Забытый вопрос

И Боже мой! какъ предъ этою новою, сіяющею красотой показалась мнѣ жалка и ничтожна Галечка! Она стояла тутъ же, подлѣ матери, — въ своемъ коротенькомъ платьѣ, съ своимъ длиннымъ, смуглымъ личикомъ. Какъ худа и нескладна показалась она мнѣ! "У нея руки точно веретена!" сказалъ я себѣ, презрительно и мелькомъ взглянувъ на нее. И, безсовѣстно забывая предметъ моего недавняго обожанія, я принялся снова жадно вглядываться въ незнакомую красавицу. "Не сестра-ли она тому мальчику, что стоялъ тамъ передъ ней",думалъ я; "она на него похожа." Такіе же, какъ и у него, густые и бѣлокурые волосы выбивались такъ же небрежно изъ-подъ ея голубой, очень открытой шляпки. Очеркъ и цвѣтъ ея глазъ напоминали его глаза. Но выраженіе этихъ глазъ, надъ которыми близко сходились двѣ тонкія дуги бровей, гораздо темнѣе волосъ; но ея почти прозрачныя, подвижныя ноздри, — какъ вишни алыя, и полныя губы, изъ-подъ которыхъ, бѣлѣй березовой коры, сверкали маленькіе и ровные зубы, — все это не походило на строгое и задумчивое выраженіе лица ея молодаго брата; все это какъ будто манило въ себѣ и дразнило въ то же время и дышало неотразимымъ и невѣдомымъ мнѣ до этого очарованіемъ. Она стояла, опершись спиной о стѣну, съ легкимъ наклономъ всего тѣла впередъ. Круглое очертаніе ея плечъ обрисовывалось изъ-подъ бѣлой шали, въ которую она куталась какъ бы отъ холода. "Еслибъ я стоялъ подлѣ нея," подумалъ я, "я бы досмотрѣлъ ей прямо въ глаза и сказалъ бы ей: "Mon Dieu, madame, comme vous êtes jolie!" И отъ этой мысли я вдругъ, не знаю почему, застыдился, покраснѣлъ и опустилъ глаза. Но что это значитъ? Красавица глядитъ въ мою сторону, головка ея слегка наклонилась, — она кланяется, она мнѣ кланяется? Сердце у меня забилось. Я отвѣчалъ ей глубокимъ поклономъ, чуть-ли даже ногой не шаркнулъ. На этотъ разъ дама взглянула на меня съ видимымъ неудоумѣніемъ, кивнула мнѣ головой и какъ-то странно улыбнулась. Вся кровь прилила мнѣ въ голову: я чувствовалъ, что краснѣю по самые глаза, краснѣю до слезъ. Я быстро отвернулся. Подлѣ меня стоялъ. вѣроятно только-что вошедшій въ церковь, молодой и статный гусарскій офицеръ въ мундирѣ, шитомъ серебряными колечками по воротнику, съ большимъ хохломъ, взбитымъ на правый бокъ, итщательно закрученными усами. Онъ смотрѣлъ въ сторону бѣлокурой дамы и улыбался, какъ бы отвѣчая ея улыбкѣ. Я понялъ, — они были знакомы, она ему кланялась, они улыбались сообща моему глупому поклону! Невыразимая досада овладѣла мною, и, сверкая глазами, я взглянулъ прямо въ лица офицеру. Офицеръ посмотрѣлъ на меня вскользь и, прислонясь плечомъ къ косяку двери, подлѣ которой стоялъ, повернулся лицомъ къ иконостасу. Онъ, видимо, даже и не замѣтилъ моего вызывающаго взгляда. Вся моя смѣлость разлетѣлась въ прахъ въ одно мгновеніе. "Я для него мальчишка, козявка. которую онъ даже не замѣчаетъ!" — подумалъ я, и въ первый разъ въ жизни обидное чувство униженія и собственной немощи болѣзненно заныло во мнѣ. Я упалъ духомъ сразу. Съ какимъ кислымъ и унылымъ выраженіемъ глядѣлъ я теперь на моего врага (такъ успѣлъ я уже окрестить офицера), и на прекрасную даму! Она не смотрѣла болѣе въ нашу сторону, но что-то говорило мнѣ, что она не теряетъ изъ виду моего сосѣда. Съ своей стороны, гусаръ, казалось, благоговѣйно слѣдилъ за службой, хотя и не крестился, что меня нѣсколько удивляло, но я видѣлъ, что ни малѣйшее движеніе красавицы не ускользало отъ него. Его глаза то-и-дѣло сверкали какимъ-то боковымъ лучомъ по ея направленію. Я не могъ не сознаться, что глядѣлъ онъ молодцомъ въ своемъ щегольскомъ мундирѣ, что онъ былъ и красивъ, и строенъ, и держалъ себя безукоризненно. Но въ его рѣзкихъ и правильныхъ чертахъ, въ проницающемъ взглядѣ его темныхъ глазъ, — онъ къ тому же имѣлъ способность закидывать ихъ какъ-то назадъ, будто хотѣлъ видѣть, что у него дѣлается за спиной, — во всѣхъ его движеніяхъ было что-то дерзкое и вмѣстѣ съ тѣмъ обдуманное и холодное, что-то особенно противное моей природѣ. Никогда, я чувствовалъ, не могъ бы я полюбить, даже переносить равнодушно этого человѣка. Но я сознавалъ также, что не одною своею наружностью вселялъ онъ во мнѣ отвращеніе; сюда примѣшивалось еще какое-то новое, неиспытанное мною чувство, отъ котораго мнѣ было и больно, и стыдно заодно, — чувство, въ которомъ я боялся отдать себѣ отчетъ, что-то задирающее и оскорбительное. Я чувствовалъ, что я завидую; да, завидую всему тому, что мнѣ такъ не нравилось въ гусарѣ, но что, видно, давало ему право на взглядъ, на улыбку бѣлокурой красавицы, тогда какъ я, жалкій, ничтожный мальчикъ, могу только смѣшить ее своими неумѣстными, глупыми поклонами… "И, Господи, — гдѣ это я грѣшу!" — вспомнилъ я съ испугомъ, не смѣя поднять глазъ: темные лики святыхъ грозно глядѣли на меня, казалось, изъ-за волнистаго дыма кадилъ…

Обѣдня кончалась; священникъ выходилъ съ крестомъ изъ царскихъ дверей. Толпа двинулась впередъ, но я не рѣшился идти за всѣми и выскользнулъ изъ церкви за спиной гусара. Я чуть не плакалъ.

III