Зачем мы бегаем? Теория, мотивация, тренировки

От входа в отель дорога уходит немного вниз, к конному манежу, а потом резко поднимается вверх, и длина подъема составляет не менее 300 метров. Едва ступив на него, я автоматически перехожу к ускорению, как в старые времена, когда еще тренировался: корпус слегка наклоняется вперед, движения руками становятся интенсивнее, пятки почти касаются ягодиц. «Догнать», – командую я себе. Вокруг ни души, и догонять мне некого, но я раз за разом повторяю себе: «Догнать, догнать, догнать».

Штурм горы в Реттерсхофе дается мне совсем не так легко, как в молодости. Но я все же оцениваю его как спринт. Добравшись до верха, я чувствую, что дыхание по-прежнему под контролем. Я сбавляю темп и трушу с крейсерской скоростью дальше, чувствуя себя достаточно свежим, чтобы отдыхать на бегу.

Я не могу натешиться своей вновь обретенной силой. Белая от пыли дорога ведет через лес. На каком-то участке она становится совершенно пологой, и я начинаю сознательно печатать шаги, отталкиваясь сильно и в то же время с легкостью. Я могу без усилий взвинтить темп. Это дается абсолютно легко! Я чувствую в себе какой-то восторг и энтузиазм. Такое впечатление, что все тело поет.

Мы называем такое состояние опьянения счастьем эйфорией бегуна. Это захлестывающая голову и тело волна радости. Некоторые ученые считают, что в такой момент нам удается отключить мозг. Во всяком случае, кору больших полушарий, отвечающих за рациональное мышление, обучение и умозаключения.

В 1968 году Манфред Штеффни именно в таком состоянии бежал в Вальдниле марафон, который специально для него организовал доктор Ван Аакен. В самом начале пошел дождь, и ветер дул спортсменам в лицо, но через несколько километров дождь прекратился, и Штеффни, который к тому времени бежал уже в одиночестве и которому до финиша оставалось еще больше 30 километров, вдруг ощутил это упоение бегом. Он убедил себя в том, что после дождя ветер поменяется и будет дуть ему в спину. На самом деле ветра не было вообще, но Манфред в эйфории явственно ощущал спиной, как его подталкивает поток воздуха. Так и был установлен национальный рекорд.

К сожалению, ко мне это состояние приходило главным образом во время тренировок. На мой взгляд, это характерно для большинства бегунов. Но однажды (хотя, в принципе, достаточно и одного раза, чтобы потом вспоминать всю жизнь) такое откровение снизошло на меня и в ходе соревнований.

Был теплый летний день 1991 года. Соревнования проходили в Пфунгштадте неподалеку от Дармштадта. Подобные детали откладываются в голове совершенно непроизвольно. Мы пошли на последний круг забега на 1000 метров, прозвенел колокол. Этот сигнал каждый раз взбудораживает нервы, обостряет концентрацию и решимость. Мы вчетвером возглавляли забег. Между нами было всего несколько сантиметров, но никто не толкался. Я с удивлением отметил этот момент. Все синхронно держали одну и ту же скорость, с точностью до десятых долей. И вдруг на вираже за 370 метров до финиша Любке замедлил ход. Для нас он был настоящей звездой. На молодежном первенстве Германии 1988 года он вошел в первую шестерку на полуторакилометровой дистанции. Сегодня спустя три года он был уже не в той форме. Не знаю, сказалась ли на этом служба в армии или пиво, но в тот момент я абсолютно ясно заметил, что Любке сбавил темп. Мы затрачивали на каждый круг (400 м) по 60 секунд, но вот за 370 метров до финиша он прибавил к этому среднему времени всего одну-единственную секунду. И мы все втроем в лидирующей группе почувствовали это ничтожное падение темпа и моментально обошли его.

Это был какой-то сверхъестественный феномен. Я был весь в гонке, в состоянии крайнего напряжения, но все воспринимал предельно остро и действовал так же. Меня пронзила мысль: «Я обогнал Любке». И я почувствовал, что лечу.

Мои легкие стали такими гигантскими, что я не понимал, как они помещаются в теле. Тартановая дорожка превратилась в батут, в десятикратном размере отдававший мне энергию при каждом отталкивании. «Он уже не сможет меня обойти» – эта мысль стучала в висках и отдавалась чудесной мелодией. «Не сможет обойти». На вираже перед финишной прямой я чувствовал, как меня заносит, но знал, что умею летать, поэтому смогу выровняться. И каким же наслаждением был заключительный спурт! На финише я улыбался. Возможно, зрителям была видна лишь гримаса, но я-то знал, что улыбаюсь в полете. Мне еще хватило времени обернуться перед финишной чертой и протянуть Любке руку, чтобы он меня поздравил.

Эта эйфория, охватившая меня во время забега в юности, прошла через 2–3 минуты. Но после нее остался стойкий энтузиазм – и целый поток воспоминаний, так как кора головного мозга вновь начала функционировать.