Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека

Я думаю, что Америка, несомненно, скатилась на самое дно в плане беговых показателей. Побиты некоторые рекорды, но, за редким исключением, бегуны сегодня значительно отстают от своих предшественников пятнадцать лет назад. Десятый финишировавший в Бостонском марафоне американец был бы сотым в середине 80-х. В 1983 году я был 51-м американцем на марафоне в Дулуте, уложившись в 2:25. В минувшие выходные занявший десятое место финишировал на 11 минут позже. Олимпийские соревнования – просто еще один пример в длинном списке.

Сейчас бегунов гораздо больше, чем когда-либо. Но они бегают ради удовольствия, здоровья и, вероятно, ради компании. Кто из способных пробежать марафон за 2:20 (это время бы намного превзошло рекорды всех великих марафонцев полувековой давности) теперь всерьез мечтает, а то и планирует победить в Бостонском марафоне? Все знают, что в Бостон съедется множество бегунов из других стран, а те, кому вполне по силам уложиться в 2:10, пулей промчатся мимо за призами и наградами. Лично я и не мечтал бы. Тогда, после неудачной попытки побить двухмильный рекорд в манеже, я понял, что пришло время заняться чем-то другим.

В школе Гудвилл я рос на приключенческих историях о великих исследователях и ученых. Среди них было много настоящих героев. Были и вымышленные персонажи, например профессор Готлиб, воспетый в романе Синклера Льюиса «Эрроусмит» (Arrowsmith). Он вознес пробирки и горелки Бунзена до уровня священных предметов. Профессор Готлиб работал в лаборатории один. Меня вдохновлял его образ, потому что достижения ученого, как и спортсмена, – плод индивидуальных усилий, по одному маленькому шагу за раз в одном направлении. Ученые – мужчины и женщины – были образцами для подражания. Они проводили эксперименты, чтобы понять, что движет животными. Они не раздували ажиотаж и не пресмыкались ради влияния или денег.

После окончания университета и получения призывной категории 4F (негодный к службе) я работал в лаборатории профессора Дика Кука, ополаскивая приборы. Дик Кук был для меня воплощением профессора Готлиба. Я научился у него правильно разогревать пробирки горелкой Бунзена, выращивать и поддерживать стерильные культуры Euglena

[24]. До того я изучал физиологию дыхания и метаболические пути клеток эвглены. Однажды Дик сказал: «Почему бы тебе не написать на эту тему магистерскую диссертацию?» Он предложил мне новую цель, погоня за которой еще мгновения назад казалась мне немыслимой. Внезапно это стало возможным. На этот раз я не стремился оставить свое имя на стене университетского манежа. Вместо этого я мог совершать открытия. Мой внутренний охотник обнаружил новую дичь. По иронии судьбы мои исследования все же косвенно коснулись бега.

Одна из главных спортивных аксиом гласит, что уровень потребления кислорода у нас равен уровню устойчивого расхода энергии. Таким образом, наш VO₂

max считается точным показателем максимальной производительности или способности быстро бегать на большие расстояния. Часто это так, но если бы об этом знали Дерек Клейтон, Фрэнк Шортер или Альберто Салазар, то они не стали бы добиваться мировых и олимпийских рекордов, ведь то, что их VO₂max близок к 70 – скромно по сравнению, например, с 84,4 у Стива Префонтена. Тот мог пробежать милю за 3:54, но его марафонский результат даже близко не стоял с этими тремя – они установили мировые рекорды, выиграли олимпийское золото и были королями трека. Все дело в том, что при равном объеме вдыхаемого кислорода некоторые получают от него больше пользы. Это и называется эффективностью. Дети, как известно, посредственные бегуны: они вдыхают очень много кислорода, но в сравнении с тренированными взрослыми бегают не очень быстро даже при высоком VO₂max. Мне, наверное, повезло, что меня не выбирали по аэробному признаку, а то я бы не стал заниматься чем-то, что требует работы легких. Оказалось, что то, что у вас есть, менее важно, чем то, что вы с этим делаете.