Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

В каком-то смысле риторика здесь оказывается избыточной: читатель легко догадывается о том, по крайней мере, что могли думать старики: отец убитого Вани набожен и заставляет жену вынести ссыльным преступникам пирог, следовательно, их успокоение, скорее всего, связано с христианским всепрощением и смирением, на что указывают телесные жесты (объятие) и ссылка на эмоциональное состояние героев (маркированы в цитате подчеркиванием). Ничего таинственного и невыразимого в нем нет, отчего финал рассказа Гребенки, с несколько избыточным использованием паралипсиса, кажется немного наивным.

В начале 1850‐х гг. формы репрезентации переживаемости героев-крестьян существенно расширяются, пополняясь новыми. Важнейшим текстом в этом смысле стала повесть сына вольноотпущенного крестьянина[509]

И. Т. Кокорева «Саввушка» (1852)[510]

, которая показалась критикам «идеализацией» и дилетантским произведением, однако с нарратологической точки зрения представляет несомненный интерес. Дворовый крестьянин по происхождению, но обученный помещиком на портного, Савва Силин[511]

становится свободным мещанином-москвичом, самостоятельным субъектом, который не только распоряжается собственной судьбой, но и благодетельствует окружающим его беднякам.

В повести много раз встречаются примеры несобственно-прямой речи и мысли, с помощью которых Кокорев входит в сознание героя и передает его внутреннюю речь. Вот, например, трагический эпизод смерти соседки Саввушки, матери девочки Саши, к которой он привязался и будет помогать ей впредь. Здесь весь второй абзац, в сущности, представляет собой, как ясно из третьего, попытку передать поток мыслей Саввушки, как поначалу кажется, в формате умозрительного диалога с нарратором или с внутренним «я»: