Подводя итоги, можно констатировать, что в 1840‐е гг. и первой половине 1850‐х в создаваемой «сверху» литературе для народа доминировала установка на конструирование патриархального крестьянского субъекта (добродетельного верноподданного), который во многом был смоделирован по образцу ребенка из детской литературы 1830‐х гг. (случай Бурнашева). На рубеже 1850‐х гг., накануне отмены крепостного права, радикальная часть литературного сообщества начала воспринимать эту модель как глубоко архаичную и предложила альтернативу. Такие известные своей демократической позицией авторы, как Михайлов и Марко Вовчок, на страницах журнала «Народное чтение» моделировали гораздо более эмансипированного читателя/читательницу из простонародья, которые должны были использовать чтение для становления собственной субъектности через социальную критику действительности в этих текстах. Как обе модели взаимодействовали после 1861 г., еще предстоит объяснить, однако совершенно очевидно, что они являют собой попытки образованной элиты управлять «народом» и дисциплинировать его с помощью в том числе и такого средства, как чтение.
Глава 14
Национализация патриотизма в литературе эпохи Крымской войны
Как известно, войны и вооруженные конфликты не только способствуют возникновению внутригрупповой солидарности, но и порождают многочисленные эффекты, приводящие к сплачиванию этнических сообществ, эскалации национального самосознания, актуализации старых и появлению новых образов и мифов[635]
. В модерных государствах и империях инфраструктуру для этнической и/или национальной мобилизации создают, как правило, государственный аппарат и интеллектуальные элиты, однако возможности и каналы пропаганды ими не ограничиваются. Официальная пропаганда, широко расходящаяся через государственные и контролируемые медиа, театр и литературу, может органично дополняться, а иногда противоречиво осложняться движением снизу – инициативным выражением патриотических и националистических сентиментов. Начиная с эпохи «романтического национализма» (начало XIX в.) войны, ведущиеся с помощью мобилизации широких слоев населения и регулярных армий, актуализируют нарративы, мифы и образы, связанные с «простым народом» (крестьянами, мещанами, горожанами). Возникает в первую очередь дискурсивное единство элиты и «народа» в их принадлежности к семье и Отечеству, эмоциональной привязанности друг к другу в рамках идеализированной «аграрной идиллии»[636].