Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Во время второй волны изданий для народа, в 1859–1861 гг., элементарный сюжет «Искушение» остается актуальным. Отдельной книгой выходит пропагандирующий трезвость рассказ Погосского «Первый винокур» (СПб., 1860), много лет спустя послуживший источником одноименной дидактической пьесы Л. Н. Толстого[621], а журнал «Народное чтение» в 1861 г. перепечатывает сокращенную и упрощенную для народа версию повести Кобяковой «Неожиданное богатство» под названием «Легкое богатство». В ней дьячок Василий крадет 10 тысяч рублей из незакрытой шкатулки князя, но затем скоропостижно умирает, перед смертью открыв жене и сыну источник неправедно нажитого богатства.

Читаемые в контексте еще более моралистических коротких историй, практических сельскохозяйственных советов и религиозных наставлений, подобные рассказы, очевидно, должны были воздействовать на крестьян и формировать у них религиозную субъектность правоверных подданных, долженствующих жить по закону и совести. Примечательно, что такая цель коррелировала с позицией православной церкви, транслируемой через сельских священников. Например, один из учеников воскресной школы в 1891 г. рассказывал учительнице о своем священнике, который давал ему читать некую книгу о загробных мучениях, прибавляя: «Такое материальное изображение мучений необходимо для народа, для совсем необразованного человека, которого оно может удержать от дурных поступков»[622].

Может сложиться впечатление, что описанные типы сюжетов («Искушение», «Разлука», «Насилие» и др.) не сообщают нам ничего нового и характерного об образах крестьян в обсуждаемых рассказах для народа. Однако сам факт, что такие сюжеты фиксируют очень традиционные и патриархальные модели социального взаимодействия (например, запрет со стороны родителей выходить замуж по любви за бедняка или искушение простолюдина большими деньгами), на самом деле указывает на консервативные патриархальные и патерналистские установки авторов, которые должны были законсервировать жизнь крестьян в беспроблемном и «стерилизованном», едва ли не идиллическом виде.

Сюжет для народа и для детей: случай В. П. Бурнашева

Насколько могли пересекаться и совпадать по установкам и типу сюжета детская литература и книги для народа в 1830–1840‐е гг., хорошо видно на примере популярного детского автора В. П. Бурнашева, который в 1840‐е гг. переключился на тексты для простолюдинов[623]. Уже современники (Белинский) уличали его в плагиате: Бурнашев мог полностью или частично перепечатывать чужие сочинения, меняя их заглавия и выдавая за свои.

Описанный выше рассказ Бурнашева «Деньги в руках бедной швеи» из «Воскресных посиделок» является сокращенной переделкой его же повести «Империал, или Маленькая швея из модного магазина», вошедшей в сборник 1836 г. «Детский рассказчик»[624]

. Структура элементарного сюжета «Искушение» в текстах для разных аудиторий идентична: главные героини (Малаша Галкина в первой версии и Маша во второй) являются швеями, случайно находят империал, искушаемы огромной суммой, тратят ее часть, но потом, мучимые совестью, работая по ночам, копят потраченные деньги и возвращают их владелице, за что вознаграждаются 50 рублями ассигнациями. Различия касаются частностей сюжета и стиля. Детская версия более пространна, риторична, с вкраплением французских названий магазинов и отступлений о модах Петербурга. В простонародной редакции Бурнашев избавляется от этого антуража, существенно упрощая язык, стиль и реалии. Кардинально различается в сюжете двух версий то, на что героиня тратит деньги. В повести для детей Малаша живет с матерью (офицерской вдовой) и, скрывая от нее деньги, начинает ходить в Александринский театр на балеты. В простонародной редакции Маша тратит всю сумму на памятник покойной матери. Угрызения совести в обеих версиях совпадают, поскольку в понимании Бурнашева работа совести не зависит от сословия и детского возраста: Малаша «старалась заглушить голос своей совести. <…> Малаша была очень молода, конечно, но совесть имеет голос во всяком возрасте, и дети даже моложе ее умеют сознавать свои проступки»[625]. Первая редакция богаче перипетиями сюжета: Малаша встречает в омнибусе генерала, который подозревает ее в краже империала, а в финале оказывается братом графини. В более поздней народной версии эти осложняющие моменты удалены.

Случай Бурнашева обнажает глубинное родство и единство дидактической функции массовой литературы для детей и для простонародья в 1830–1840‐е гг. в понимании образованной элиты. Конструируемый в двух редакциях детский и народный субъект был идентичным и формировался через сюжет об искушении (испытании совести) на примере девушки, душа которой еще не успела утратить пластичность и погрязнуть в обмане. Поскольку тексты Бурнашева практически не исследованы, дальнейший текстологический анализ может выявить и другие случаи использования детских текстов для народного чтения.