Загадка «снежного человека». Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах

Но этот же результат подтверждается неизмеримо более богатыми данными относящимися также к территории Китайской Народной Республики и к другим географическим областям. Вслед за Пранавананда англичанин Боуден недавно попытался возродить ту же «медвежью» концепцию на новой лингвистической основе в журнале «Мэн». Внося ряд исправлений в действительно полную ошибок транскрипцию профессором Е. Влчеком текстов при старинных тибетско-монгольских изображениях «дикого человека», Боуден счел самым важным наличие здесь китайского иероглифа, означающего «бурый медведь» (Bawden C. R.

The snowman // Man. London, 1959, Dec., № 218, p. 217–218). Он не заметил только, что китайский термин (и тут же переведенный с него маньчжурский) в данном случае ничего не доказывает, так как является всего лишь позднейшей попыткой перевода или интерпретации более древних названий: тибетского «ми-гё» и монгольского «хун-гурэсу». Ту же ошибку повторила и Мэрджори Торби в одном из следующих номеров указанного журнала («Man». London, 1960, Febr., № 33). Так или иначе, мы получаем только новые и новые подтверждения того, что и в Восточном Китае, и в Тибете, и в Синьцзян-Уйгурской автономной области КНР весьма распространены названия «человек-медведь» («ми-бань», «жень-сюн» и др.) и иные терминологические сближения о медведем для обозначения реликтового гоминоида.

Это, конечно, представляет филологический и историко-культурный интерес. От синолога проф. И. М. Ошанина нами получены сведения, что на некоторых древних китайских эстампажах на сюжет «охота на медведя» объект охоты изображен похожим вовсе не на медведя, а на прямостоящее существо, может быть — на человекообразную обезьяну. Здесь слово явно расходится с образом. Но слова имеют и огромную власть над воображением и мыслью. Молва, осмысливая старинный термин, могла начать и на самом деле приписывать все реже наблюдаемому на практике реликтовому гоминоиду черты какого-то промежуточного существа между человеком и медведем. Такие представления распространены и сейчас кое-где в Китае. Отсюда же, в других случаях, распространение, например, легенд о медведях-оборотнях, способных превращаться в человека и обратно. Там, где реликтовый гоминоид вовсе вымер, население могло перенести на медведя древние сведения о «человеке-медведе» и поэтому окружить медведей непонятными нам сейчас обычаями («медвежий праздник» и т. п.), свидетельствующими о наделении их некоторыми человеческими свойствами, значительно превосходящими то, что можно в этом отношении наблюдать обычно при пережитках тотемизма.

Другое распространенное у ряда народов образное выражение «человек — дикий козел» («ксы-гыик», «кши-киик» и др.), служащее для обозначения реликтового гоминоида, тоже, очевидно, может служить примером воздействия слов на воображение и мысль. Смертельно испуганные встречей с «кши-киик» в Тянь-Шане проводники-киргизы тут же стали уверять геолога М. А. Стронина, что у этого человекоподобного существа ноги дикого козла. По мере исчезновения реликтовых гоминоидов, там и тут на базе этого термина, понимаемого уже буквально, могли возникнуть вымышленные образы полулюдей-полукозлов (козлоногих) или же горный козел — киик оказывался окруженным сложной обрядностью, подчеркивающей наличие в нем человеческих свойств.

Еще сложнее развивается дело, когда в качестве имени для реликтового гоминоида используются названия не посторонних ему зверей, а столь же посторонних ему духов.

Первобытная фантазия заселила природу божественными и демоническими существами. Однако они были бы лишенными конкретных признаков, бесплотными, неразличимыми между собой и не укладывающимися ни в какое воображение, т. е. оставались бы одними словами, названиями, если бы им не приписывались черты, заимствованные из реальности: черты людей, зверей, сил природы. Представления о сверхъестественных существах и явлениях имеют свои социально-идеологические корни, однако многие приписываемые им конкретные свойства имеют корни в реальном мире. Подчас в этих представлениях доминирующая роль принадлежит слову, имени, абстрактному названию, иногда же они приобретают и в высшей степени образный характер. Одновременно происходил также встречный идеологический процесс: сверхъестественные свойства приписывались людям, подчас и зверям, и неживой природе.