Я надеялась встретить там того человека. Встретить итальянского герцога со старого портрета.
Сначала мне показалось, что его нет. Во всяком случае, перед картиной никто не стоял. В первый момент я испытала странное облегчение, трусливую радость. Нужно жить как прежде, нужно справляться со своей собственной жизнью, другой у меня нет и никогда не будет…
Но потом… потом я почувствовала тоску.
Все будет как прежде. День за днем, день за днем… неразличимые недели, праздники, не отличимые от будней. Я как будто и не живу, как будто только наблюдаю за своей жизнью со стороны, как за рыбой, безостановочно плавающей в аквариуме – справа налево, потом слева направо… тоска повсе-дневности. Муж, с которым у меня ничего общего, который меня совершенно не понимает…»
Юлия снова почувствовала обиду за Антона, но не прервала чтение.
«И тут он появился.
Оказывается, все это время он был в зале, только стоял в темном углу и наблюдал за мной.
Он так и сказал:
– Я смотрел на вас со стороны. Мне вас очень жаль.
Удивительное дело – я запомнила каждое его слово, каждое его движение. Как это возможно? Может быть, все дело в его голосе – красивом, властном, волшебном.
– С чего бы это? – отозвалась я с неожиданной злостью. – Вы меня знать не знаете. С какой стати вы меня вздумали жалеть? Я вообще не нуждаюсь в жалости…
– Мне кажется, я знаю вас всю жизнь. Больше, чем всю жизнь – как будто мы были знакомы еще до рождения. Мы были знакомы еще пятьсот лет назад…
Пятьсот лет.
Перед моими глазами возникло властное лицо итальянского герцога, тосканский пейзаж на заднем плане.
Но я все еще пыталась сопротивляться.
– Это пустые, общие слова. Оставьте меня, у меня своя жизнь…
Произнося это, я сама понимала, как жалко, неуверенно звучит мой голос. Я сама себе не верила. И он мне тут же возразил:
– Знаю я эту жизнь. Это тоскливое однообразие провинциальных будней, одни и те же люди, день за днем повторяющие одни и те же слова. Как бесконечные дубли скучного фильма.
Я не понимала, как это получилось. Как он смог прочитать мои мысли? Или они так ясно написаны на моем лице?
– Я не должна вас слушать!
– Так не слушайте!
Но я слушала, а он говорил, говорил то, о чем я сама думала тысячи раз. Говорил о том, что жизнь – одна, что ее невозможно повторить на бис и если прожить ее в этой провинциальной тоске, то в конце нечего будет вспомнить…
Он говорил и говорил, словно по капле вливал в мои уши яд. Обольстительный яд надежды.