Ранее, в позднеантичную – ранневизантийскую эпоху IV–VI вв. и отчасти, по инерции, еще и в VII в., господствующими продолжали оставаться античные общественные устои – активная жизненная позиция, направленная на демонстративный успех в этом мире; стремление принадлежать к определенному гражданскому коллективу и постоянно эту принадлежность демонстрировать; неизбывное желание иметь хотя бы иллюзорную возможность непосредственно влиять на политику государства в своих интересах и, тем самым, приобретать важное значение в глазах окружающих и своих собственных. И пусть эти приоритеты были в значительной степени упрощены, однако вполне допустимым будет утверждать, что в вольнице цирковых партий ранневизантийского ипподрома, как в зеркале, пусть и в кривом, отражались давние традиции античного демократического полисного устройства. В факциях не было уже настоящей демократии, но сохранялось еще воспоминание о ней.
После великой культурной трансформации VII в. жизненные идеалы стали иными, общественное поведение изменилось в сторону большей обособленности и замкнутости индивида, сосредоточенности его на личном или внутрисемейном мире, которому нет дела до внешних событий и общественно-политической деятельности. Гражданская активность и совместная коллективная деятельность перестали быть настолько важными для византийцев. Поставленные на грань выживания в VII в. ромеи ограничили себя маленьким мирком выживающего в бурном мире невзгод домохозяйства и нашли утешение в идеале личного спасения ортодоксального христианства, который не только не требовал активной общественной деятельности, но, напротив, избегал ее как потенциально полной соблазнов и греховности. Если угодно, позднеантичный политгорожанин окончательно превратился в это время в средневекового византийского городского обывателя. Идеалом такого мировосприятия был уже не ипподром – заменитель античной агоры или форума с его народным собранием и бурной, активной направленностью вовне, а частный дом – мирской аналог монастыря с его замкнутостью и тихой потаенной интровертностью – направленностью вовнутрь. Мощное согласованное протестное выступление горожан было при таком мировосприятии совершенно невозможным. В какой-то мере можно сказать, что настоящая Византия появилась на свет вместе с политической смертью партий цирка.
Сам же ипподром продолжил свою жизнь как важнейший спортивно-развлекательный центр, место государственных церемоний, встреч василевса с подданными и приема иностранных послов. Чтобы проникнуться духом этого величественного архитектурного сооружения, лучше всего поехать в Стамбул, пройтись по площади Ат Майданы, увидеть собственными глазами громаду сфендоны и уцелевшие памятники спи´
ны, постаменты статуй возниц в археологическом музее. Однако отголосок константинопольского цирка есть и гораздо ближе – в Киеве, во всемирно известном памятнике древнерусской архитектуры ХІ в. – храме Святой Софии. В южной башне храма сохранилась большая многоплановая, протянувшаяся на 14 метров фреска, изображающая конные ристания на ипподроме. При всей условности несколько абстрактного изображения, она позволяет увидеть зрелища константинопольского ипподрома глазами их современника – древнерусского живописца ХІ в. Возможно, в том числе и благодаря этой монументальной композиции в Киев вместе со смиренным духом ортодоксального византийского христианства пришел и иной дух – дух разнузданной вольницы стихийного бунта жителей столицы, мятежа, начинавшегося на секторах трибун ипподрома и охватывавшего в итоге не только весь стольный град, но и потрясавших устои всей махины государства, как это случилось во время восстания «Ника!».Византийский покров Европы: империя на пути арабских завоеваний В VII–VIII вв