Юстиниан жестоко расправился и с замешанными в мятеже представителями знати. Ипатия и его брата Помпея казнили, хотя неудачливый узурпатор пытался доказать свою невиновность, утверждая, что специально заманил народ на ипподром для того, чтобы предать восставших законному василевсу. На эти слова Ипатия Юстиниан, по свидетельству хрониста, ответил: «Хорошо, но так как вы пользовались таким авторитетом у этих людей, то вы должны были применить его прежде, чем они сожгли мой город». Впрочем, по отношению к знати наказания не были излишне жестокими: 18 патрикиев и иллюстриев, привлеченных к разбирательствам в связи с восстанием, отделались лишь конфискацией имущества и изгнанием. Более того, даже эти изгнанники смогли некоторое время спустя вернуться в столицу и получить назад ту часть своего имущества, которую император не успел раздать приближенным. Имущество вернули даже детям казненных Ипатия и Помпея, да и сами они были казнены, по свидетельствам источников, лишь по настоянию Феодоры и по династическим соображениям – как племянники Анастасия. Юстиниан хорошо знал их подлинную роль в восстании и понимал, что они были не зачинщиками, организаторами и руководителями выступления, а, напротив, их вынудили следовать желаниям восставших, контролировать и направлять которых те не имели ни малейшей возможности.
Значительно сильнее пострадали простолюдины. Был увеличен штат городской полиции, в 535 г. создано новое подчинявшееся непосредственно императору ведомство претора плебса, который должен был следить за порядком в Константинополе, «усмирять мятежи народа» и высылать из столицы «смутьянов». Особое внимание при этом уделялось борьбе с нежелательными приезжими, «чтобы в столице не заживались подолгу люди, присутствие которых излишне». Как писал в одной из своих новелл Юстиниан, задачей правительства было «очистить столицу от лютых зверей» – потенциальных мятежников.
Не удивительно, что после этого выступлений партий ипподрома, которые соответствовали бы по своей масштабности восстанию «Ника!», в истории Византийской империи не было, хотя факции цирка оставались важным фактором политической жизни империи и принимали активное участие в социальной борьбе в Константинополе вплоть до конца VI в. Последнее же крупное совместное выступление прасиновенетов относится к 602 г., когда они приняли участие в восстании узурпатора Фоки (602–610 гг.), свергнувшего императора Маврикия (582–602 гг.). Особую роль димов в воцарении Фоки подчеркивал историк Феофилакт Симокатта: «Так как димы прославляли узурпатора и все страстно хотели перемен, это чудовище было провозглашено императором, узурпатор стал владыкой императорского скипетра, горе взяло верх над счастьем, и с этого времени начались великие и, можно сказать, прославленные бедствия ромеев».
После этого разнообразные мятежи, восстания и заговоры еще не раз потрясали императорский престол вплоть до падения империи, но объединения ипподрома уже никогда не играли в них никакой существенной роли. Димы не исчезли окончательно, они сохранились, но за ними закрепилась сугубо околоспортивная и церемониальная роль, хорошо известная по уже упоминавшемуся трактату «О церемониях византийского двора» Константина Багрянородного. Участие партий в коронации и торжественных выходах императора было в то время лишь далеким отголоском того реального политического значения, которое имели димы в период своего расцвета – в V–VI вв.
Уместно задаться вопросом, чем же был вызван упадок значения цирковых партий, если сам ипподром сохранился и скачки на нем продолжали собирать десятки тысяч зрителей и болельщиков вплоть до ХІІ в.? Ответ на него вряд ли будет простым и однозначным, однако вполне очевидной и наиболее важной причиной ухода димов с политической арены является глубокая трансформация культурного самосознания, произошедшая в Византии в течение VII в. Эта метаморфоза была обусловлена многими факторами, среди которых и кровопролитные войны с арабами, и глубокий экономический кризис, и изменения в сфере государственного управления, вынужденного приспосабливаться к суровым реалиям эпохи. Но главным все же было окончательное утверждение христианского мировоззрения, сочетавшееся с одновременным изменением базовых идеалов социального поведения.