Загадочный Петербург. Призраки великого города

Петровский «Всепьянейший собор» действовал не просто без особой конспирации – наоборот, устраивал свои шествия демонстративно, с превеликим шумом и оглаской, вовлекая и тех, кто ни малейшего желания к этому не испытывал. Когда царского шута Якова Тургенева собор с превеликим шумством женил на вдове дьячка, венчание сначала, что еще куда ни шло, провели в церкви, но потом в своей резиденции устроили пародию на него, молодых вместо алтаря водили вокруг винной бочки, глотая водку из горлышка и люто сквернословя – опять-таки пародируя венчальный обряд.

Во второй раз, когда венчали нового «князь-папу» Бутурлина со вдовой умершего предшественника Зотова, пошли еще дальше: «венчание» устроили в главной церкви Петербурга, Троицкой, на аналой поставили замаскированный под Евангелие ящик с водкой, обряд заставили проводить настоящего священника, но вокруг него толпились пьяные шуты, матерно передразнивая каждое слово и движение священника…

Придумали очередную пародию на христианский праздник – когда наступили Святки, «славить Христа» выехала пьяная компания человек из двухсот, под предводительством Петра и «князь-папы» – на двух десятках саней, запряженных свиньями, собаками, козлами, быками, в масках и просто вымазанные сажей, в подобии маскарадных костюмов наподобие мочальных кулей, соломенных валенок, кафтанов, расшитых беличьими хвостами и кошачьими лапками. Компания вваливалась в самые знатные и богатые дома (кто бы осмелился не пустить царя?!), требовала водки и закусок, больше разливала, чем пила, больше разбрасывала, чем ела, по углам задирала подолы служанкам, а то и хозяйским дочерям (обижаться и сопротивляться не полагалось). Часто хозяев напаивали до полусмерти и глумились над ними, насколько хватало пьяной фантазии. А. Н. Толстой в романе «Петр Первый» описал подлинные развлечения нагрянувшей оравы: голым задом боярина били яйца в корзине, князю затолкали в задний проход свечу, зажгли и пели вокруг церковные ирмосы. Князь такой забавы не вынес и отдал Богу душу… Неудивительно, что перед Святками (а веселье повторялось что ни год) многие исповедовались и причащались, как перед смертью…

На Масленицу с одного из таких многолюдных «праздников» форменным образом сбежал неосмотрительно туда заглянувший немец Иоганн Корб, член посольства Священной Римской империи. Корб был католиком и не питал никакой симпатии к православию, но он явно понял, что эта гнусь направлена против христианства вообще. Ему было легче, у него имелся дипломатический иммунитет, а вот россиянам сбежать с этакого позорища возможности не было…

Собор существовал до самой смерти Петра, причем правой рукой Петра, как уже говорилось, оставался Лефорт, пока не умер – несомненно, от лютого алкоголизма. Вот и возникает поневоле вопрос: только ли привычкой Лефорта к беспутно-разгульной жизни нужно объяснять его активное участие в создании собора и его деятельности или здесь было что-то еще?

Интересно, что именно Лефорта, единственного из ближайших сподвижников Петра, народная молва долго и упорно подозревала в шашнях с нечистой силой. И кое-какие серьезные основания для таких разговоров были…

Очень многие рассказывали (сведения эти происходили из дворца Лефорта), что за несколько дней до смерти «французского дебошана» ночью в его спальне раздался невероятный шум. Вбежавшие слуги ничего необычного не услышали и никого не увидели. Когда они вышли, в спальне вновь раздался страшный шум и что-то наподобие громких печальных вздохов – а наутро все кресла в спальне оказались повалены и разбросаны по полу. В наше время название этого явления, как говорится, знакомо каждому грамотному человеку…

Смерть Лефорта в возрасте то ли 43, то ли 44 лет выглядит, мягко говоря, своеобразно. К умирающему позвали лютеранского пастора, но Лефорт его прогнал, велел принести побольше вина, позвать музыкантов и плясуний. Так он и провел свои последние минуты на этой земле: с чашей вина в руке, под лихой перепляс девиц и старания наяривавших вовсю музыкантов. При этом присутствовало немало людей, и многие потом упорно твердили: когда душа отлетела, Лефорт все же вскочил с постели – уже труп с посиневшим оскаленным лицом, пустился в пляс по комнате. На чердаке и в подполье раздался дикий свист, душераздирающее уханье, и это продолжалось, пока мертвец не рухнул вновь в постель.

Так был ли это человек? Или что-то другое?