Загадочный Петербург. Призраки великого города

Еще одна любопытная подробность: когда огонь и дым уже распространились на значительную часть дворца, остававшийся там Николай наткнулся в одном из залов на гвардейских егерей, пытавшихся оторвать намертво заделанное в стену громадное зеркало. Пламя уже под ступало к залу, оставаться там было смертельно опасно, и Николай несколько раз кричал:

– Ребята, ваша жизнь мне дороже зеркала, расходитесь!

Солдаты в азарте его не слушали. Тогда Николай швырнул в зеркало оказавшимся под рукой биноклем, разбил зеркало вдребезги. Лишь после этого бравые гвардейцы и император с ними покинули дворец.

После пожара многие петербуржцы, опять-таки самого простого звания, отреагировали моментально. Когда император ехал в санях, у Троицкого моста навстречу вышли двое без шапок, с хлебом-солью, объявили, что они – выборные от гостиных дворов Петербурга и простодушно заявили:

– Государь, дозволь выстроить тебе новый дом…

Николай поблагодарил от души, но сказал, что у него самого хватит денег отстроиться. Однако петербуржцы рвались собрать нужные деньги, так что пришлось издавать высочайший указ, которым император благодарил всех за добрые намерения, но заверял, что справится сам.

Пожар бушевал несколько дней. Все это время на крыше дежурили солдаты, гасившие подхваченные ветром искры – сильный ветер дул в сторону Эрмитажа, который удалось отстоять. После пожара груды мусора отвезли на плавильную фабрику – и получили немало чистого золота, использовавшегося при украшении стен и мебели.

Нашлись люди (особенно много их было среди духовенства), увидевшие в пожаре Божье наказание. Эту точку зрения подробно изложил митрополит Филарет: «Петербург сходит с ума в идолопоклонстве перед французской плясовицей, известной Тальони, в балете “Сильфида”. Говорят, в то самое время, как она в театре бросилась в огонь, из которого должен был спасти ее бесстыдный языческий божок, сделался пожар, истребивший дворец. Заметили ли вы, что три страшнейших и многоубыточных пожара у трех народов разрушили им наиболее любезное: в Санкт-Петербурге – дворец, в Лондоне – биржу, в Париже – театр?»

Восстановление Зимнего дворца завершилось быстро – уже в марте 1839 года. Фасады дворца восстановили в первоначальном виде, часть интерьеров повторяли прежние работы Растрелли. Считается, правда, что покои царской семьи стали выглядеть роскошнее, но старые были оформлены с бо́льшим вкусом. Наказали ли разгильдяев, из-за которых пожар произошел, мне неизвестно. Причина и виновные, судя по воспоминаниям коменданта дворца барона Мирбаха, были известны совершенно точно, но чем кончилось дело, не знаю.

Самым страшным пожаром за всю историю Петербурга стал Большой Пожар 1862 года. Собственно, Большие Пожары…

Пожары начались 16 мая, главным образом в центре города. Что ни день, их вспыхивало несколько, пожарные команды сбивались с ног – едва они возвращались к себе, на башне пожарной части вновь взлетали шары (их количество означало, в каком именно районе горит). Полностью выгорели Чернышев и Апраксин переулки, дома и дворцы по левому берегу Фонтанки, грузовые барки на той же Фонтанке. Точное число уничтоженных пожаром зданий так и не подсчитано, но было оно весьма значительным. Самый страшный пожар начался 28 мая. Сгорели Апраксин двор, Щукин двор и Толкучий рынок (в общей сложности 6000 лавок), Министерство внутренних дел, множество частных домов, отнюдь не избушек.

Все это выглядело так, что никто уже не сомневался: происходили умышленные поджоги, к которым на сей раз криминальный элемент не припутывали вовсе: обвиняли «поляков и студентов», как обобщенно именовали тогда революционеров.

Ф. М. Достоевский, человек нервный и впечатлительный, даже пришел к малознакомому ему Н. Г. Чернышевскому, которого многие (с большим на то основанием) считали идейным вдохновителем всевозможной крамолы.

– Я пришел к вам по важному делу с горячей просьбой. Вы близко знаете людей, которые сожгли Толкучий рынок, и имеете влияние на них. Прошу вас, удержите их от повторения того, что сделано ими!

В своих воспоминаниях об этом разговоре Чернышевский старательно притворяется белым и пушистым. И большого гуманизма человеком: поскольку он-де знал, что Достоевский «имеет нервы расстроенные до беспорядочности, близкой к умственному расстройству», чтобы успокоить «болезного», пообещал его просьбу исполнить.

«Он (Достоевский. – А. Б.) схватил меня за руку, тискал ее, сколько доставало у него силы, произносил задыхающимся от радостного волнения голосом восторженные выражения личной его благодарности ко мне, за то, что я по уважению к нему избавляю Петербург от судьбы быть сожженным, на которую был обречен этот город». Умилившийся Достоевский, вернувшись домой, записал в своем дневнике: «Я редко встречал более мягкого и радушного человека».