Загадочный Петербург. Призраки великого города

Первый, безусловно, Александр Сергеевич Пушкин, посвятивший наводнению часть «Медного всадника». Выдирать строфы из уважения к великому поэту я не буду, посоветую лишь поэму перечитать, как перечитал я, принимаясь за эту главу. В тот день Пушкина в Петербурге не было, он сидел в ссылке в Михайловском – но изобразил великолепнейшую картину разгула стихий. Гений, что тут скажешь… Поневоле вспоминаешь эпизод из «Мастера и Маргариты», когда в приступе бессильной зависти прямо-таки корчится поэт-графоман Рюхин, увидев памятник Пушкину: «Но что он сделал? Я не постигаю. Что-нибудь особенное есть в этих словах “Буря мглою…”? Не понимаю! Повезло, повезло! Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец, и раздробил бедро, и обеспечил бессмертие…»

Если следовать этой логике, согласно которой бессмертие получает всякий погибший на дуэли, по нашим улицам нельзя было бы пройти от памятников… Что сделал и как сделал? Брал самые обыденные слова и соединял их так, что мы и сегодня в недоуменном чуточку восхищении. Потому что – гений…

Вот только помимо гениев в литературе вообще и в поэзии в частности обретается немало персонажей иного пошиба. «Как подумаешь: черт знает из каких типов состоит мировая литература!» (В. С. Пикуль). Помимо Пушкина наводнение 1824 года отразил в своих – чуть было не сказал «стихах» – еще один рифмоплет, самый знаменитый графоман в истории отечественной изящной словесности.

Будем знакомы: Дмитрий Иванович Хвостов (1757–1835), академик, высокопоставленный чиновник, граф – правда, не российский, а Сардинского королевства, – но держава в свое время была немаленькая, серьезная, ничем не напоминавшая опереточных малюток наподобие княжества Монако, длиной в полтора километра, а шириной и того меньше (правда, нужно учитывать, чтобы не обижать жителей, что за долгие века немало территорий оттяпала себе Франция).

То, что он писал и гордо именовал стихами… Автор этих строк имеет некоторое отношение к литературе, одно время был главным редактором литературного журнала – так что графоманов повидал несметное количество и прочитал пару кубометров их творений. Но такого…

Временами я откровенно не понимаю, как такое можно было писать в трезвом уме и при ясном рассудке.

Хвалебная ода в честь М. В. Ломоносова начинается так: «В болоте Ломоносов родился…» А вот вам басня (хотя лично я не могу понять, почему это называется басней и где тут непременная для басен мораль) о том, как осел неведомо зачем полез на рябиновый куст:

Ослиной головой мотаетИ крепко лапами за дерево хватает;Ползет –

И дерево грызет.Цепляется ногами,Но длинными ушамиЗа ветку зацепил, осёлМой сел,

И на рябине он висел.

Честное слово, я не собираюсь мистифицировать читателя – сегодня не первое апреля. Я цитирую подлинные опусы графа Хвостова. Напечатать их человек посторонний, редактор журнала или газеты мог разве что в приступе острого умопомешательства или белой горячки. Однако граф был богат, а потому за свой счет с пулеметной скоростью издавал новые и новые тома в самом роскошном оформлении. Раздавал книги знакомым, а то и незнакомым – бесплатно рассылал в библиотеки, сдавал в книжные лавки. Правда, время от времени очередной тираж ему приходилось скупать самому – чтобы не заметили, что книги нераспроданными пылятся на полках (история не сохранила сведений, чтобы кто-то когда-то купил творения графа за собственные деньги).

Гулявшие в Летнем саду то и дело бдительно озирали окрестности – в любой момент мог появиться Хвостов в сопровождении двух гайдуков. Карманы всех трех были набиты новыми печатными, а то и совсем свеженькими, рукописными творениями графа. Тому из знакомых, кто потерял бдительность и не успел вовремя скрыться, приходилось туго: Хвостов брал его в плен, сажал на лавочку и принимался декламировать свои вирши – благо светские приличия не позволяли жертве припустить со всех ног без объяснения причин.

Хвостов стал таким же популярным героем городского фольклора, как ныне Василий Иванович, поручик Ржевский и Блондинка. Не всегда можно определить, с реальным случаем мы имеем дело или с очередным анекдотом, но, как говаривали древние римляне (вроде бы они), – если это и неправда, то хорошо придумано.

Рассказывали, что однажды Хвостов долго мучил у себя дома чтением вслух бесчисленного множества стихов своего племянника, довольно известного в то время писателя Ф. Ф. Кокошкина. В конце концов бедняга отыскал подходящий предлог. Встал:

– Извините, дядюшка, я дал слово отобедать у знакомого. Боюсь, что опоздаю, а я пешком…

Рано радовался. Хвостов воскликнул:

– Что же ты сразу не сказал? У меня карета всегда готова, я тебя подвезу!

Когда они сели в карету. Хвостов крикнул кучеру ехать шагом, поднял стекла, извлек из кармана толстую рукопись, и пытка еще долго продолжалась…

Молва гласила, что однажды Хвостов пришел к умирающему Суворову (он был женат на племяннице генералиссимуса). Суворов ему сказал: