Заговор адмирала

— Чем? — Маренн взглянула на него с явной насмешкой. — Тем, что Гиммлер не произнесет в мою защиту ни слова? Для меня это не новость. Я никогда на это не рассчитывала. И я знаю отношение фюрера ко мне. Он считает, что откуда меня взяли, то есть из лагеря, туда же надо и отправить, как только во мне отпадет необходимость, а со мной вместе конечно же и Джилл. Это тоже меня не удивляет. Я ко всему этому готова. И, насколько мне видится, ситуация даже не зависит от того, приму я участие в каких-нибудь политических интригах или нет. То, что меня надо вернуть в лагерь, это просто аксиома. А о Венгрии мне известно только то, что так или иначе имеет отношение к венгерским раненым, ведь я — главный хирург СС, — она произнесла это твердо, не отводя взгляда. — Я далека от политики, да и никому не придет в голову использовать меня, обращаясь к Черчиллю, потому что все знают, как он относится к СС, о ком бы ни шла речь в таком случае. Черчилль — человек принципов, не отступается от них даже в мелочах, и тем более не отступается, если встает вопрос о государственных делах.

Маренн докурила сигарету, бросила её в пепельницу под стеклом, предварительно затушив окурок, и закончила свою речь:

— Если я и разочарована, то только тем, как легко ты нашел язык с Кальтенбруннером и как настойчиво пытаешься при его поддержке занять место Шелленберга. Мне ничего не известно о том, какие шаги предпринимает Вальтер в отношении Венгрии. Он мне об этом не рассказывает, но я уверена — если он что-то и пытается сделать, то это на пользу не только венграм, но и немцам тоже. А ваше желание услужить фюреру, чтобы он был доволен и дал вам места и звания, которых вы жаждете, толкает Германию в пропасть. Даже я, находясь в стороне от политики, понимаю это. Ты и сам хорошо это понимаешь. Вместо того чтобы соединить свои усилия с усилиями Вальтера, ты всячески ставишь палки в колеса, устраивая противостояние внутри Управления. Вот, собственно, всё, чем я разочарована, но меня это не касается. Это ваши дела. А теперь мне надо вернуться в клинику.

Женщина взялась за ручку дверцы, чтобы выйти.

— И Шелленберг не предлагал тебе стать королевой Венгрии? — спросил Отто негромко. — Заменить твоего прадеда, чтобы венгры обрели мир и спокойствие?

Эти вопросы были чем-то похожи на выстрелы в спину. Маренн повернулась, но ни один мускул не дрогнул на её благородном, красивом лице.

— Если мне не изменяет память, адмирал Хорти исполняет обязанности регента трона, — произнесла она невозмутимо. — И если на этот трон кто-то и имеет права, то это эрцгерцог Отто, сын последнего императора Карла Первого и императрицы Зиты Пармской. А я давно отказалась не только от прав на трон, любой трон, но и от всяческих отношений со своей бывшей венценосной семьей. Я вышла из семьи Габсбургов, и по этому поводу, как тебе известно, даже сменила имя и фамилию в Америке, чтобы никто не догадался, что я та самая Мария-Элизабет фон Кобург-Заальфельд де Монморанси, правнучка императора Франца Иосифа. Я не вспоминала об этом до 1938 года, пока ты сам не напомнил мне, представив на меня документы рейхсфюреру. Если мне это помогло освободиться из лагеря и спасти своих детей, то спасибо родству с Габсбургами. Но больше ничего хорошего мне это родство не принесло, а уж корона Венгрии, — Маренн насмешливо покачала головой. — Моя бабушка Стефания перевернется в гробу, если вдруг до неё дойдет весть, что Рудольфово отродье все ещё живо-здорово и даже уселось править в Будапеште. Она же ненавидела своего мужа, ненавидела собственного ребенка, несчастную дочку, и тиранила её, так что выйти замуж во Францию, подальше от матушки, было для моей матери спасением от нескончаемого гнёта. Стефания ни одного дня не была Рудольфу другом, единомышленницей. Она приняла участие в заговоре премьер-министра Таффе, который всячески пытался устранить кронпринца от политической деятельности, поссорить его с отцом. Она мстила Рудольфу за то, что оказалась неспособной разделить с ним его жизнь и произвести на свет наследника. Ну а кроме неё было и много других Габсбургов, которые никогда не испытывали особо теплых чувств ни к моей матери, ни ко мне. Так что даже решись я занять какой-то трон, династия меня не признает.