Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева

Здесь возникает естественный вопрос: почему русским фашистам оказалось недостаточно Сталина в качестве политического идеала? Кстати, его столетняя годовщина за два с половиной года до этого отмечалась не в центре Москвы, а только на родине, в Грузии. Ведь именно Сталину путем неимоверных усилий удалось восстановить империю, которая разваливалась в результате революции 1917 года, когда из “тюрь-мы народов“, как называл Ленин дореволюционную Россию, бежали многие нации, ее составлявшие, — поляки, финны, украинцы, балтийские, кавказские и среднеазиатские народы. Сталина недаром называли “отцом народов": он возвратил блудных сыновей под отеческий кров, и туда же вскоре попала восточноевропейская стайка народов, в том числе блудные сыновья империи — распавшейся Австро-Венгрии. За все это Сталина и помнят, и чтят в России. Но беда в том, что он и не уступал Гитлеру в имперско-националистическом пафосе злодейства, являлся в основном практиком и не оставил после себя политической программы, своей “Майн Кампф". Пропаганда же его была лицемерной: ксенофобия надевала маску интернационализма, имперские завоевания осуществлялись под лозунгами братства, равенства и свободы, а истребление огромных слоев советского населения объяснялось обострением классовой борьбы. Правда, нашелся в 30-е годы в России человек, который приветствовал перерождение революции в сталинский режим и дал ему точное определение “национал-большевизма", за что и поплатился жизнью, ибо Сталин предпочитал голой правде изощренный камуфляж. Этим человеком был бывший кадет Николай Васильевич Устрялов, из вероятных последователей которого, к сожалению, мало кто знает о существовании его политической программы да и о нем самом. Современным русским фашистам, сравнительно небольшой фракции Русской партии, состоявшей в основном из сыновей партийной элиты, требовались не просто новый, живой Сталин либо новый, живой Гитлер — им еще нужна была программа действий, теоретическое обоснование, одним словом, “Майн Камф". В принципе же, конечно, сталинизм и гитлеризм одной породы.

Недаром оба диктатора так легко нашли общий язык в 1939 году, когда заключили договор о ненападении и приступили к разделу Европы. Гитлер — единственный в мире человек, которому параноидально подозрительный Сталин верил до конца — когда уже танки вермахта перешли советскую границу, а самолеты бомбили советские города.

Легче, однако, понять русских поклонников Гитлера, чем их высокого покровителя, без которого фашистская демонстрация в Москве никак не могла бы состояться, а если б и состоялась, то ее участники понесли бы суровое наказание. Несомненно, Андропов не только знал о ней заранее, но тайно ее инспирировал. Зачем?

Спустя два дня он сам принял участие в праздновании другого юбилея — на этот раз открыто. В Москве торжественно отмечали 112-ю годовщину со дня рождения еще одного знаменитого политика XX века — Ленина. С докладом о нем выступил Андропов, и хотя для него это был уже третий юбилейный доклад о Ленине, в ситуации обостренной борьбы за власть выступление воспринималось как знак решительного опережения остальных соперников. Тем более что, когда он возвращался с трибуны обратно на сцену, где восседали члены Политбюро во главе с почти уже невменяемым Брежневым, министр обороны Дмитрий Устинов как-то особенно энергично поздравил его с удачным выступлением, а телекамеры подробно, со значением запечатлели этот момент, как бы демонстрируя единство тайной полиции и армии в борьбе за власть. Спустя еще месяц стало официально известно о том, что Андропов после 15-летней службы в КГБ перешел обратно в ЦК партии, но на этот раз — чтобы исполнять функции Брежнева, который уже не способен делать это сам. И как когда-то начал работать шефом тайной полиции задолго до объявления об этом, когда формально на посту все еще оставался его предшественник, так и руководителем СССР он фактически стал при живом Брежневе. Это произошло где-то в середине апреля 1982 года, когда Андропов после сложных маневров одолел наконец всех соперников, о чем у нас еще будет возможность рассказать отдельно.