Загубленная любовь

Второй голос:

«Cain's Weekly» от 15 июня 1968 г. Очаровательная, весёлая и полная joie de vivre[142]

— такова Джилли О'Салливан из Лондона, приехавшая провести отпуск в Индии и получающая наслаждение от каждой минуты, проведённой здесь. Джилли — разносторонне одарённая личность: она широко известная в Европе модель, сама создаёт новые фасоны под маркой «Марто и Клайд»[143]

, а также снялась в ряде эпизодических ролей во множестве фильмов, последним из которых был «Если». У неё врождённый вкус к стильной одежде; она говорит: «Индийские ткани так роскошны, так красочны, что при таком широком выборе и в созданных под зорким оком модельера фасонах имеют очень хорошие перспективы на европейском рынке». Её призыв к интересующейся модой молодежи звучит так: «Ты женщина; не забывай об этом. Позволь себе перемениться в этот год приключений — положись на собственный вкус в области моды, воспользуйся собственными идеями и иди вперёд сама». Чтобы подчеркнуть свои слова, Джилли демонстрирует здесь несколько восхитительных нарядов, которые она создала из наших чудесных индийских тканей — «они просто головокружительны и готовы для того, чтобы отлично проводить время в тропиках».

Третий голос:

Я самовольно вселился в дом по Тоттенхэм-корт-роуд, а в 1975‑м мы с Джилли снова встретились. Зная, что она попала в серьёзную переделку, я устроил ей и её другу Джордано переезд в пустующую квартиру. Фактически, я отвёз их туда и помог Джордано «вломиться и заселиться». Беда, в которой на этот раз оказалась Джилли, похоже, имела какое-то отношение к резкому подъёму наркоторговли, детальным расследованием которой копы Ноттинг-Хилла по определённым причинам дружно решили не заниматься. Помню, Джилли рассказывала мне жуткую историю о месяцах, а то и годах коррупции в полиции, и о том, как её пользовал один конкретный детектив и его закадычные дружки; но вот было это в 1975-ом или намного раньше, уже не помню.

Второй голос: Для многих хиппи часть притягательности Индии и героина заключалась в уходе от нищенского существования «крысиной расы»; впрочем, этот уход был не более, чем иллюзией, поскольку капитализм диктовал свои законы в глобальном масштабе; таким образом, для тех, кто занимался тёмным бизнесом, герыч был просто ещё одним способом срубить денег. Когда в конце семидесятых Джилли умерла, весь британский высший свет уже сидел на дешёвом героине, и появился граффити-лозунг «Лекарство Тэтчер против безработицы»; а ведь именно массовое употребление героина среди деклассированных, разразившееся в конце шестидесятых, привело тогда к истерии по поводу опиатов в британских средствах массовой информации. Когда герыч оказался почти под полным запретом, в среде самозваных профессионалов и богемной элите проявилось что-то, подозрительно напоминающее панику нравов. Для буржуазии мысль о том, что пролетариат осваивает элементы её декаданса или её гедонизма, воистину ужасна. Однако необходимо обозначить различия в британской и американской паниках нравов по поводу наркотиков. С учетом того, что широчайшее распространение контрабанды опиатов было неотъемлемой частью экономических основ Британской империи (со времён опиумных войн «вероломного Альбиона» против Китая в восемнадцатом веке), а также того, что в начале двадцатого столетия Британия была ведущим мировым производителем морфина, опиум, став веществом, подлежащим контролю во время Первой Мировой войны — во имя защиты законов королевства — в значительной степени оказался побочным эффектом американской паники. В фокусе британской истерии по поводу наркотиков оказался излюбленный наркотик Зигмунда Фрейда — кокаин. А вот паника нравов по поводу героина началась в Англии лишь в шестидесятые, когда мода на данный болеутолитель вышла за пределы богемы и распространилась в субкультуре битников, а оттуда попала и в другие молодёжные течения.