Закат на Босфоре

Официант отскочил испуганно, а к столу Бориса подошел французский офицер, самый буйный и громкоголосый. Его гулкий бас раздавался весь вечер, он бурно выражал свои восторги мадемуазель Анджеле, выделяясь из всей компании французов.

— Господин русский! — Француз был пьян, но на ногах держался твердо. — Прошу вас отдать мне этот венок.

— С чего это? — изумился Борис.

— А с того, что я желаю его у вас купить! — Француз протягивал деньги, но Борис не видел, какие там купюры.

— Я никаким товаром не торгую, — бросил Борис.

Толстого француза уже дергал за руку какой-то маленький вертлявый тип, тоже из той компании. Он зашептал что-то ему на ухо, но тот уперся и загудел:

— Вы, русские, не должны быть так упрямы. Вы здесь находитесь вообще на птичьих правах. Да если бы наше правительство не было так гуманно…

От бешенства у Бориса потемнело в глазах. Он вспомнил, какими глазами смотрел на них с Алымовым капитан французского миноносца, когда принимал их на борт в Новороссийске — оборванных, измученных, едва спасшихся от смерти в холодной мартовской воде. Полковник Горецкий купил их жизни за ящик замечательного «Абрау-Дюрсо».

— Сволочь французская, — вполголоса по-русски произнес Борис, глядя в глаза офицеру.

После этого он добавил несколько выражений, которым научился от казачков, которые, в свою очередь, подхватили их там, в России, от революционных матросов. Ведь всем известно, что такой ругани, как у матросов, больше нигде не услышать.

Французы не поняли значения слов, но интонацию и выражение глаз Бориса оценили по достоинству. Толстый и пьяный сверкнул на Бориса глазами и, воинственно шевеля усами, стал было надвигаться, но Борис отвернулся быстро, подозвав знаком официанта. Он схватил со стола злополучный венок, смял его, вложив внутрь довольно внушительную пачку денег, и сказал, протянув все это официанту:

— Передашь мадемуазель. Скажешь: в благодарность за песню. Понял: в благодарность за песню! И чтобы никаких намеков непристойных! Всякий тут будет европейскую женщину позорить…

Слова его были отлично слышны всем — и французам, и прохиндею-слуге, и даже, кажется, самой мадемуазель Анджеле. Борис швырнул на стол остатки денег, поклонился на прощание мадемуазель, щелкнув каблуками, и вышел из зала. Он был зол на себя за то, что не сумел выполнить порученное дело, зол на Горецкого за то, что тот заставил его заниматься таким вздором, зол на англичан за то, что жаждут бакинской нефти, зол на сволочей-французов за то, что предали Русскую армию, а Колчака вообще сдали большевикам… Но больше всего он был зол на эту белобрысую дуру, которая бросила ему венок и поставила тем самым в неловкое положение.

«Нет, не гожусь я в коварные соблазнители!» — думал он на ходу.

Борис не заметил в запале, что обиженный слуга переговорил о чем-то с тем вертлявым французиком, что сопровождал толстого усатого, похожего на Тартарена из Тараскона. Французы были разгорячены вином, а поведение Бориса очень их разозлило. Официанту же мало досталось на чай, да и вообще он по природе своей был негодяем.

Борис вышел из дверей и, оставив за собой освещенное кабаре, быстро пошел по улице. Ему хотелось пройти пешком, чтобы движением разогнать накопившиеся эмоции. Он обогнул здание, в переулке было темновато и пустынно. И тут вдруг откуда-то из темноты выскочил оборванный нищий и быстро-быстро забормотал что-то по-турецки, протягивая к Борису руки.

Три года, три долгих года, длилась в России Гражданская война. Из этих трех лет полтора Борис пробыл на фронте, а полтора — колесил по России, спасаясь от красных, махновцев и разных прочих лихих людей. За три года у него выработалась отличная реакция на опасность. Вот и сейчас за долю секунды он сообразил, что нищий пристал к нему неспроста. И когда слева во мраке мелькнула смутная тень и раздался еле слышный шорох, Борис уже схватил нищего за плечи и швырнул его с размаху в ту сторону, откуда раздавались подозрительные звуки.

Послышался не то вздох, не то всхлип, Борис вгляделся в темноту и различил там две фигуры. Одна отбросила от себя неподвижное тело нищего. Тот упал вперед лицом, из спины у него торчала рукоятка ножа. Удар, несомненно, предназначался Борису. Человек, стоящий в тени дома, просто не ожидал такой быстрой реакции Бориса и не успел отвести руку. Нож поразил его сообщника. Оставшись безоружным, убийца отступил в темноту в замешательстве, но Борис в два прыжка настиг его и угостил таким ударом в челюсть, что у того клацнули зубы и он свалился на землю как подкошенный.

— Вот, значит, как здесь встречают, — пробормотал Борис. — Добро пожаловать в Константинополь!