Закат на Босфоре

Вот, значит, как. Стало быть, она роется в его карманах. И несомненно, она не собирается его обокрасть, ей нужно другое.

Борис сосредоточился на дыхании. Что бы ни случилось, он должен дышать ровно, он крепко спит. Анджела, надо думать, уже достала из кармана френча бумажник и теперь внимательно изучает его содержимое. Из документов там есть еще довоенный паспорт, а также та бумага, что выдали ему в штабе Русской армии уже здесь, в Константинополе. Есть и еще одна вещь — письмо, старое, истершееся на сгибах письмо якобы от его тетки Анны Николаевны Гаджиевой, присланное ею в Петроград в восемнадцатом году сразу после смерти ее мужа Бари Гаджиева. Письмо написано по-русски, так что вряд ли Анджела хорошо его поймет, но внизу есть несколько строк по-французски, и подпись очень разборчива. Письмо изготовил полковник Горецкий. Само по себе оно доказательством не является, но, как утверждал полковник, сможет кое-кого заинтересовать.

Но какова плутовка Анджела? Как невинно краснела, когда говорила, что не нужно подарков и что Борис не такой, как другие. А он-то, дурак, еще переживал, что девушку втягивают в сомнительную игру.

Борис отважился приоткрыть один глаз. Анджела увлеченно читала письмо. Он крепко зажмурился и забормотал что-то по-русски. Через секунду Анджела была уже возле него. Она обняла его за шею и отвернула его голову от окна, чтобы он не заметил вывалившийся бумажник. Поцелуй был длинным и ошеломляющим. Последней мыслью Бориса было, что в нынешней его работе есть, несомненно, очень приятные стороны.

Глава восьмая

Фома Степанович Сушкин всю жизнь страдал через свою доброту. Сколько раз, бывало, по своей доброте бесконечной давал деньги в долг под самые незначительные проценты… Конечно, закладец какой-нибудь обязательно требовал, но ведь заклад — это такая вещь… Его ведь еще продать нужно, а деньги — они деньги и есть… И никогда за это не видел никакой благодарности, да еще злые языки прозвали его Фомой Неверящим.

Как-то вдове одной дал взаймы под залог кольца обручального, ребенку якобы на лечение, — да кто ж ее проверит, ребенку либо кому другому… Так ведь опоздала с возвратом, легкомысленная особа, он, конечно, колечко ей и не отдал. Такой порядок. Хорошее было колечко, бриллиант чистой воды. В ногах вдовица валялась, память, мол, о муже убитом. Но надо же и совесть знать. Долг он ведь платежом красен, это всякому известно…

Потом, правда, дела плохо пошли. То тебе красные, то тебе зеленые — все норовят бедного старика ограбить, последнее отнять… Конечно, при белых поспокойнее стало, купил себе Фома Степанович в Ялте хорошее солидное дело. Так ведь не удержались белые, чтоб им ни дна ни покрышки! Еле успел бедный старик на пароход, почти ничего с собой не удалось увезти — только что бриллиантов сумочку да золотишка укладочку.

Здесь, в Константинополе, открыл дело — маленькую лавочку, кое-как перебивался с хлеба на квас… Тоже, конечно, и взаймы давал, если закладец хороший. Случалось, покупал кое-что за полцены, ну это уж как водится. Здесь только главное — в людях разбираться, а уж в этом-то Фома Степанович большой дока: человек еще в лавочку не вошел, а уж Фома Степанович знает: этому ни под какой залог давать нельзя, а этому — очень даже запросто, если, конечно, закладец стоящий.

Хорошие клиентки — дамочки, которые легкого поведения, певички всякие из кабаре, танцорки. Перехватит взаймы на несколько дней под какое-нибудь украшение, потом от полюбовника или другого кого денег получит и бежит, выкупает, на проценты не скупится…

Другой раз, бывает, офицер придет — лицо бледное, в подглазьях синяки — сразу видно, кокаинчиком балуется или морфием. Занюханный уже… А кокаин-то дорог! Заложит портсигар золотой или перстень фамильный. Тут уж надо ухо востро держать: кокаинист — человек опасный. Зато если залог хороший оставит, почти наверняка за ним не придет: или сам застрелится, или его кто убьет.

А уж если приходят дамы из благородных, эмигрантки обнищавшие, тут уж дело, можно сказать, наивыгоднейшее. Принесет такая колечко либо брошечку, а сама-то как тень, одни глаза на лице остались. И говорит тихо, все больше в пол смотрит. Сколько денег не дай под залог — она всему рада, потому что голодная. С таким залогом Фома и срока не ждет, потому что точно знает — не придет дама выкупать, неоткуда ей денег взять, разве что совсем отчается и на панель пойдет. Но эти-то, из благородных, не все на панель соглашаются, иная предпочтет с голоду умереть под забором где-нибудь.

Квартиру Фома снял хоть с виду и незаметную, но двери, да и замки в них, крепкие поставил. Нанял в услужение турчанку Фатиму — совсем глухая старуха, но дело свое — убрать, там, бельишко постирать, обед приготовить — справно понимает. И двери открытыми никогда не оставит — понимает, что у хозяина дела деликатные, ценности в доме немалые, осторожным надобно быть.