Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир

Узника, пожалуй, с самой громкой славой перевели из Бастилии за полторы недели до штурма. Маркиз Донатьен Альфонс Франсуа де Сад провел пять лет в камере с роскошной обстановкой, включая кровать, платяной шкаф, бархатные подушки, письменный стол и личную библиотеку. Эту роскошь де Сад считал совершенно необходимой, если верить письму, которое он написал своей жене из Венсенской тюрьмы десятью годами ранее: «Я рожден, чтобы мне служили, и хочу, чтобы мне служили». Своим переводом из Бастилии «enfant terrible XVIII века» обязан несколько курьезному поступку, в ходе которого он использовал воронку вместо мегафона. Через зарешеченное окно своей камеры он громко воззвал к жителям района Сент-Антуан с просьбой «снести памятник ужасов».

Спонтанный призыв де Сада не оценил маркиз де Лоне, комендант Бастилии. В ежедневном отчете он заявил, что «присутствие де Сада здесь очень опасно». Маркиза де Сада спешно перевели в Шарантон, в тот же дом, где впоследствии найдет приют граф-кровосмеситель Юбер де Солаж. Двенадцатиметровая незаконченная рукопись «120 дней Содома», которую маркиз де Сад все это время тайно писал на маленьких склеенных между собой листах бумаги и хранил в нише своей камеры, была найдена после штурма Бастилии. Лишь через полтора столетия она будет опубликована официально. В 2017 году французское правительство объявило эту рукопись, одну из немногих осязаемых реликвий Бастилии, объектом национального наследия.

Число заключенных, освобожденных из Бастилии 14 июля 1789 года, казалось революционному фронту мизерным: с семью узниками, половина из которых фальшивомонетчики, а другая – душевнобольные, невозможно вести политическую пропаганду. Таким образом, начался поиск нового мученика, который стал бы живым – и подобающим! – воплощением ужасов старого режима. Искали, впрочем, недолго: парижские газеты, и в частности журналист Жан-Луи Карра, на следующий день после штурма представили обществу восьмого узника, наконец дополнившего образ «ужасной» Бастилии, создаваемый в обществе, – графа де Лоржа, человека, который провел в заточении 32 года и был освобожден из Бастилии 14 июля полуслепым и истощенным.

Мари Гросхольц, которая впоследствии прославилась на весь мир под именем мадам Тюссо, до начала революции служила при дворе камеристкой сестры Людовика XVI и жила в центре Парижа. Несколько месяцев спустя она рассказала в газетной статье, как приняла графа у себя дома после его освобождения из Бастилии: «Бедняга, не привыкший к свободе после более 30 лет заключения, казалось, попал в новый мир; свобода не принесла ему радости… он часто плакал и умолял отвести его обратно в темницу. Бедный граф умер через шесть недель после своего освобождения». Вот только графа никогда не существовало и, следовательно, он никогда не видел подземелий Бастилии вблизи. Многочисленные свидетельства об освобожденных узниках – не что иное, как образчик неиспорченной народной пропаганды: «Вы разорвали цепи деспотизма, вы свободны, и никогда еще ни один народ не вызывал такого восхищения».

Клод Фурнье – французский перегонщик рома родом из Доминиканской Республики – вернулся во Францию незадолго до революции и стал одним из многих осаждающих Бастилию, твердо верящих, что в тюрьме все еще можно найти «жертв [тирании], похороненных заживо». Тщательный обыск подвалов Бастилии не обнаружил ни тел, ни орудий пыток, и тогда повстанцы превратили в обломки таких орудий ржавые доспехи и часть старого печатного станка. Таинственная аура, витавшая вокруг Бастилии, в последующие месяцы и годы постоянно обрастала все более страшными легендами. Английский историк Саймон Шама в фундаментальном труде «Граждане» справедливо замечает, что «Бастилия после падения стала играть гораздо более важную роль, чем когда-либо».

Жак Неккер несколькими годами ранее уже указывал, что Бастилия, содержание которой обходится в целое состояние, должна быть снесена в качестве меры экономии и заменена статуей Людовика XVI. Это предложение долгие годы пролежало в ящике королевского стола. Но к концу вечера 14 июля никто уже не сомневался, что делать с цитаделью. От огромной Бастилии, как известно, не осталось и камня на камне.