Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

— Жаль, что такая чудесная картина никогда не будет написана, и, если бы он передал на полотне хотя бы половину того, что задумал, его «Распятье» затмило бы все, что когда-либо было создано, кроме, возможно, «Тайной вечери» да Винчи и «Сикстинской мадонны» Рафаэля, хотя его манера была бы совсем другой, еще не виданной и совсем не… церковной, — вздохнув, добавил Зеленка.

— Что же нам делать? Ведь совершенно ясно, что он голодает. Он уже продал за полцены свои часы. Да и красок у него уже почти нет…

Тем временем вернулись домой Станевич, Залеский, Турно, да и все другие, и за пять минут уже все знали, что случилось в новом костеле.

— Попробуй, Бронек, его уговорить, — посоветовал Турно, — но не сегодня. Пусть он успокоится, подумает и поймет, что этот заказ был бы для него спасением и к тому же великой славой, когда уже можно будет не скрывать его имя. Пусть вместо разбойника рисует что-нибудь другое.

Залеский только рукой махнул на такой совет.

— Так что же нам делать? Ведь не можем мы оставить его без помощи!

— Соберем ему денег.

— И это невозможно. Он принимает помощь от столичных друзей и земляков, но никогда не возьмет ничего от нас, таких же ссыльных. Надо придумать что-то другое.

— А я вот что предлагаю, — сказал Станевич, который все время молчал. — Надо помочь ему продать его апрельские пейзажи. Все мы даем уроки или зарабатываем чем-нибудь другим. Я, например, имею уроки в семье директора банка, учу внуков заводчика Демидова и других. Люди они богатые и влиятельные: я завтра же сделаю там психологическую разведку. А его пейзажи масляными красками действительно чудесные, и не стыдно их рекомендовать истинным знатокам искусства.

— Хорошо! Но теперь он больше не пишет картин. Боится доносов. И это его поддержит только временно. Надо что-то придумать.

— Уговорим его ежедневно приходить сюда с утра и до трех, пока мы на муштре, пусть рисует здесь до сумерек. Мы возвращаемся в половине четвертого и сразу садимся обедать. Надо, чтобы он обедал с нами, а панна Констанция пусть постарается, чтоб он всегда был сытый.

— Да, но что же он здесь будет рисовать? Не ту же панну Констанцию?

— Закажем ему автопортрет, и в виде аванса подарим большой ящик красок. И пусть работает. Отец префект не откажет одолжить ему для такого случая свое большое зеркало.

— Прекрасно придумано! Я даю два рубля на краски! — выкрикнул Турно.

— Я рубль серебром!

— У меня денег сейчас нет: днями получу и дам свою часть!

— Я даю три рубля. Сегодня кое-что получил.

— А я рубль.

Деньги сыпались на колени Зеленки.

— Надо и мольберт ему купить. И полотно!

— И Венгржиновского надо привлечь: он не откажется.

— И аптекаря Цейзика!

— И братьев Чернышевых!

— А я подарю ему фунт табака — дюбека или кафана. Он так любит хороший табак!

Собранные деньги отдали Залескому, который хорошо разбирался в красках, и приказали купить наилучших. А Вернер согласился в воскресенье пойти к Шевченко и сказать, что, дескать, в кружке есть интересные новости.

На том и согласились, уверенные, что на этот раз Шевченко им не откажет. И действительно, в воскресенье Тарас пришел к своим польским друзьям. Они сразу окружили его и преподнесли ему свои подарки: роскошную коробку красок, табак, мольберт, набор кистей Шариона и несколько листов загрунтованного полотна, и все вместе начали просить, чтобы он нарисовал свой портрет.

Шевченко был растроган и растерян. Он не знал, как и благодарить их, потом задумался и наконец сказал:

— Хорошо, если вы мне мастерскую здесь предлагаете, я согласен, но не требуйте, чтобы я сразу же сегодня взялся за кисти.

Друзья не спорили и только взяли с него слово, что он действительно будет приходить в их дом рисовать или писать стихи.

— Поэтому мы не только краски приобрели, но и мольберт, чтобы не надо было ничего носить улицей, привлекая внимание прохожих, — пояснил Зеленка.

Шевченко снова поблагодарил друзей, потом добавил:

— И не говорите мне больше «пан Шевченко». Я для вас просто Тарас, как водится между настоящими друзьями.

— Хорошо, дорогой Тарас, — ответил Зеленка.

Но другие ссыльные смущенно загудели:

— Тогда мы будет называть тебя батькой… Ты хотя и ненамного старший… Да тут не в возрасте дело!

В эту минуту кто-то позвонил с улицы. Панна Констанция побежала открывать, и в комнату вошел Алексей Чернышев. Начался оживленный и радостный разговор, полный воспоминаний, за скромным, но сытным товарищеским ужином. Чернышев рассказал немало столичных новостей и, рассказывая, взял альбом и начал рисовать то одного, то другого с присутствующих.

— Нарисуй нас всех вместе, — попросил Тарас. — Пусть будет нам память о сегодняшней встрече.

И под общий шум, смех и разговоры Чернышев начертил карандашом несколько силуэтов — кучку друзей, захваченных интересным разговором…

Шевченко снова сидел серьезный, погрузившись в свои какие-то мысли.

— О чем задумался, батько Тарас? — подсев, спросил его Залеский.