Замена объекта

Это означало, что ему нужно проплыть туда и обратно четыре раза, чтобы получился километр, который папа проплывает, если есть возможность, каждый день. Я не спеша шевелил руками и ногами, мотыляясь от бортика к бортику и изображая плавание. Не то чтобы я не любил плавать, отнюдь, у меня вообще со спортом отношения более чем доброжелательные, дома даже тренажеры стоят, и я на них регулярно занимаюсь, но сейчас мне хотелось сосредоточиться и подготовиться к разговору, который легким быть не обещал.

Папа наконец остановился, вылез из воды и потянулся к лежащему на шезлонге халату. В свете последних событий я невольно окинул его оценивающим взглядом. Таким взглядом мы иногда смотрим на своих соперников, пытаясь понять, чем они лучше нас. Ничего особенно привлекательного я не увидел, обычное тело почти шестидесятилетнего мужчины, ведущего здоровый образ жизни, то есть не дряблое, плотное, крепкое, на талии и животе - приличный слой жирка, но благодаря очень широким плечам и мощной грудной клетке отец все еще кажется стройным. В меру волосат. Ноги коротковаты и кривоваты, да и волос на голове не «до фига и больше». Что в нем нашла красавица Алла Сороченко? А если она была не первой и не единственной папиной любовницей, если он и раньше изменял маме, то что в нем находили другие женщины? Деньги? Славу? Это объяснение годилось бы, если бы папа, как это принято, например, в Голливуде, выводил своих подруг на официальный уровень, появлялся бы с ними всюду, ездил в круизы, открыто тратил на них деньги и фотографировался на обложки модных журналов. Но здесь же все иначе: если женщины получали от отца деньги, то очень небольшие, потому что расход больших денег невозможно было бы скрыть от мамы, а о славе и вовсе говорить нечего. Зачем им мой отец? Что в нем есть такого необыкновенного? Но ведь что-то же есть, иначе не было бы в его жизни Аллы Сороченко. Наверное, я действительно совсем не знаю своего отца. И почему нам всегда кажется, что мы своих близких знаем наизусть и видим их насквозь? Ничего мы не видим и ни черта не знаем.

- Я пойду в сауну минут на десять, а ты плавай, - сказал он, заворачиваясь в халат.

- Подожди, пап, я с тобой, - заторопился я к лесенке.

- Но ты же почти не плавал. Плавай, я пока попарюсь, потом я уйду, а ты будешь париться.

- Папа, погоди, - настойчиво повторил я. - Нам нужно поговорить.

Он недоуменно вскинул реденькие бровки.

- О чем? О твоем хамском отношении ко мне и к маме? О том, что ты опозорил меня на весь театр? О том, что ты счел возможным не прийти на банкет и поставить меня в дурацкое положение перед гостями? Если ты собираешься извиниться и пообещать, что это впредь не повторится, я готов тебя выслушать.

О как! Круто забирает папенька, с места в карьер. Ну что ж, мне же проще.

Я вылез из воды и накинул халат. Папа, не дождавшись от меня ответа, неторопливо и гордо удалялся по выложенному бирюзовым и кремовым кафелем полу в сторону сауны. Ровный шаг, прямая спина - даже в банном халате он смотрелся королем, столько в нем было достоинства и непоколебимой убежденности в своей правоте.

- Смею тебе заметить, - негромко сказал я ему в эту прямую гордую спину, - что ничего из вышеперечисленного не произошло бы, если бы ты с самого начала был честен или хотя бы искренен.

Отец замер, потом медленно повернулся ко мне лицом.

- Что ты хочешь сказать? В чем я был нечестен и неискренен?

- Когда я пришел в твою гримуборную и спросил, кто из присутствующих знает Аллу Сороченко, ты промолчал. Если бы ты сразу сказал, что она пришла в театр по твоему приглашению, что она - твоя знакомая, я не тратил бы время на опрос всех артистов и музыкантов, а спокойно поехал бы вместе со всеми на банкет. Я не остался бы в театре до поздней ночи, разговаривая с каждым, кто там работал в тот вечер, не задавал бы им глупых и непрофессиональных вопросов и не пачкал бы твой светлый образ. Если у тебя есть что возразить мне, я готов тебя выслушать.

Если бы передо мной стоял обычный мужчина, он в подобной, ситуации, как в кино показывают, обмяк бы и сразу словно постарел лет на десять, а то и на все двадцать. Плечи опускаются, подбородок дрожит, глаза в пол - словом, сами знаете, как актеры это умеют изображать. Но не таков мой папенька! Он не актер, играющий разоблаченного стареющего ловеласа, он сам по себе Актер, Артист, поэтому сейчас он, может, самообладание и утратил, но только не царственную осанку и спокойное выражение лица.

- Значит, они все-таки тебе сказали… Подонки. Они обещали, что ты ничего от них не узнаешь. И после этого ты хочешь, чтобы я не стыдился твоей профессии, твоей принадлежности к этому клану тупых болтливых обманщиков?

Ну, батя! Бурные и продолжительные аплодисменты. Двадцать пятый съезд КПСС отдыхает. Даже когда он совершенно не прав, он все равно прав, а все остальные - в данном случае я, Хвыля и следователь - не правы. Вот это талант, вот это реакция! Обзавидуешься.

- Успокойся, они ничего мне не говорили. Кстати, они очень удивились, когда узнали, что мне все известно.