Замена объекта

- Вот как? Откуда же ты узнал? Кто тебе сказал? - недоверчиво прищурился отец.

- Можно подумать, что вы с госпожой Сороченко были такими великими конспираторами, что никто в целом мире не мог знать о вашем романе, - усмехнулся я. - Очень многие знали, уверяю тебя.

- Я хочу знать, кто тот негодяй, который тебе сказал.

- Не сверкай глазами, пожалуйста, - спокойно ответил я, - я все равно тебе не скажу. Давай сядем и поговорим, пока рядом нет мамы.

- Нам не о чем говорить. Не думаешь же ты, что я начну оправдываться перед тобой? Или, может быть, ты ждешь от меня покаяния? Ты посмел упрекнуть меня в нечестности, а о маме ты подумал? Ты подумал, как это выглядело бы, если бы я при ней и при всем честном народе признался, что знаком с убитой женщиной?

- Сядь, пап, - повторил я и подал пример, усевшись в один из шезлонгов, стоящих вдоль стеклянной стены. - Ты мог бы солгать, придумать что-нибудь, сказать, что она - деловая знакомая или чья-то родственница, для которой тебя попросили оставить билет. Ты мог сказать любую глупость, но дать мне понять, что не нужно больше ходить по гримуборным и задавать вопросы. Мы с тобой вышли бы в коридор, и один на один ты сказал бы мне все, что посчитал нужным на тот момент. Пусть это была бы неполная правда, но мы избежали бы кучи проблем. Неужели это непонятно?

- Нет, непонятно.

Отец наконец сдал позиции и уселся на соседний шезлонг, но осанку по-прежнему держал королевскую. Я - хоть убей! - не понимаю, как это можно делать на таком специфическом сиденье.

- Мне непонятно, каким образом мое признание могло бы решить проблему твоего безобразного отношения к собственным родителям.

Как я только что сказал? «Отец сдал позиции»? Ошибочка вышла, никаких позиций он не сдал, сами видите. Я ему про Аллу, а он мне - про меня, такого нехорошего. Упирается до последнего. Вероятно, упрямство в нашем роду передается генетически. Я обреченно вздохнул.

- Если тебе непонятно - объясняю. Когда человек сразу честно отвечает на вопросы милиции, он дает понять, что чист перед законом. Если же он начинает лгать, то есть скрывать правду, у милиции возникает законное подозрение, что эта правда как-то связана с преступлением, О чем тебя спрашивал следователь?

- Я не намерен…

- И не надо, я тебе и так скажу, - прервал я его. - Пока он спрашивал тебя только о том, не говорила ли Алла, что ей кто-то угрожает и что у нее неприятности, не жаловалась ли на врагов, не называла ли их имена. Пока - я подчеркиваю: пока - следствие пытается отработать версию убийства твоей любовницы в связи с деловыми контактами ее мужа. Но очень скоро к тебе придут снова и будут задавать уже совсем другие вопросы.

- Какие же? - в папином голосе звучало холодное высокомерие.

Интересно, он когда-нибудь теряет самообладание? Или тот случай в гримерке, сразу после убийства Аллы, был единственным? Да и то это ведь было понарошку, не в самом деле, ему просто нужно было прикрыть настоящее горе и подлинный страх какой-то ширмочкой, и в качестве такой ширмы он выбрал напускную ярость. То обстоятельство, что он не растерялся и смог это сделать, говорит не о потере самообладания, а вовсе даже о противоположном. Он прекрасно держал себя в руках.

- Вопросы, папа, которые ориентированы на совсем другую версию. Версию о том, что Аллу Сороченко убил ее любовник, то есть ты.

- Да как ты смеешь!

Ну слава богу, свершилось. А то я уж начал бояться, что помру, так и не увидев папу, вышедшего из себя.

- Ты соображаешь, что говоришь? Ты смеешь обвинять своего отца в убийстве?! Да ты…

Нет, у меня положительно нет времени выслушивать эти тирады до конца, в любой момент может зайти мама и поинтересоваться, почему мы не идем к столу, если уже не плаваем, а если мы мирно беседуем, то она тоже хочет присоединиться. Пришлось снова проявить невежливость и перебить старшего:

- Речь не о моем отце, пойми ты это.

- А о ком же?

- Речь о человеке по имени Владимир Николаевич Дорошин, у которого была любовница. Любовницу убили. Дорошин скрывает знакомство с ней, значит, он причастен к убийству. Нужно только найти мотив. Если бы Дорошину нечего было скрывать, он сам немедленно пришел бы в милицию и рассказал все, что знает об убитой. А он этого не сделал. Ну, пап, это же прописные истины, мне, право же, просто неловко их тебе объяснять.

- Что ты несешь? Зачем мне было убивать Аллу?

- Пап, это не я несу, это говорит некий обезличенный работник милиции. Он имеет полное право так думать, а ты не сделал ничего для того, чтобы он так не думал. Ты же не хотел, чтобы я занимался этим делом, чтобы я в него лез, ты же хотел, чтобы им занимались те самые обезличенные милиционеры, которые лично тебя не знают и никаких теплых чувств к тебе не питают, вот они и занимаются, а я просто объясняю тебе, что и как они думают. Или будут думать не сегодня завтра.

- Но зачем, зачем мне ее убивать?