Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

В общем, получив первые впечатления от Софии, где больше всего меня привлекли русские книжарницы, я затосковал по родине. И как-то уже не очень понимал, для чего я здесь так надолго. Но тут в Софии случилось событие, громко названное Всемирным слетом писателей, хотя участвовали в нем исключительно представители соцстран и леваки с Запада и из третьего мира. Я узнал, что в нашей делегации будет Вознесенский, и обрадовался. Но сразу в суете помпезного открытия слета встретиться мне с ним не удалось. Его разрывали на интервью. И уже на следующий день в болгарской литературной газете появилась большая беседа с Андреем Андреичем, где, отвечая на вопрос о молодых талантливых в России, он назвал в их числе и меня. Причем о том, что я в Болгарии, Вознесенский не знал. Но помог! Сразу после публикации этого интервью меня переселили из нигерийской общаги в комнату с шелковыми обоями в центре Софии, где средних лет энергичная хозяйка квартиры считала своей обязанностью готовить мне по утрам душистый кофе по-турецки. Когда позже я рассказал об этой метаморфозе Вознесенскому, он смеялся.

А потом меня стали возить по Болгарии. Это очень красивая страна. Город-остров Несебр, действительно, по Паустовскому, похожий на амфору. Древняя столица Велико-Тырново, где на твоих глазах кустари спасают от смерти старые ремесла, а река, на которой стоит город, бежит в противоположные стороны, потому что именно здесь делает петлю. Полосатый Рильский монастырь в горах, где бьют родники с вкуснейшей минеральной водой. Прекрасный Пловдив, в подземных переходах которого, за стеклом – сохранившиеся колонны, фрески и чуть ли не улочки древнего фракийского города.

И наконец – старый Мельник, самый маленький город, который я когда-либо видел, зажатый в ущелье между меловыми горами и производящий только знаменитое одноименное вино. Зато в каждом его доме подвалы с запыленными бутылками этого самого «Мельника» и домашние бары, где его можно попробовать и увлечься столь достойным занятием.

Мельник, Мельник, самый маленький

болгарский городок –словно крынки кто-то вынеси поставил на порог.Словно крынки у неровныхпобеленных мелом стен,

среди скал отвесных Мельник –меньше, чем от крыльев тень.Что там ваши мегатонны! –хватит шашки дымовой,

чтобы стал веселый Мельникмелкой-мелкою мукой…А его с лихвой хватило бы,чтобы вся моя родняздесь жила. Друзья, подруги…

И забывшие меня.

Нет, я не только путешествовал и писал свои стихи. В Софии я все-таки время от времени посещал курсы болгарского и начал почти все понимать, немного читать и немного говорить по-болгарски. И стал уже переводить молодых болгарских поэтов, а они – меня.

Но вот время моей чудесной болгарской ссылки подошло к концу. Вечер перед отъездом я провел в одном софийском диссидентском доме. А было это 8 ноября 1982 года. Меня повело на анекдоты – в основном про Брежнева. Я еще не знал, как и весь советский народ, что в Москве лежит его бездыханное тело. О смерти Дорогоголеонидаильича объявили только 10-го, когда я уже был в Москве.

А спустя несколько дней пошел в Большой союз отчитываться о поездке. Шестинский, тепло со мной поздоровавшись, как-то странно на меня посмотрел и велел пойти к Юрию Петровичу Воронову, секретарю по работе с соцстранами. Воронов, как и Шестинский, был из блокадных мальчиков, писал блокадные стихи, а прославился как редактор «Комсомолки», при котором газета была очень живой и смелой. Его любили все сотрудники редакции – в отличие от мрачного кремлевского старца, серого кардинала и идеолога партии Суслова. Вот Суслов и отправил Юрия Петровича в долгую ссылку в ГДР на какую-то посольскую должность. Воронов рвался на родину, но вернуться смог только после смерти своего могущественного врага. То есть совсем незадолго до моего визита к нему.

Седой, с правильными чертами лица и подтянутый Воронов встретил меня с улыбкой и прищуром. «Ну, как Болгария?» – спросил Юрий Петрович. Я ответил в самых восторженных тонах. «А вот ты там не всем понравился, – сказал Воронов и, переждав мое удивление, пояснил: – На тебя из Софии пришел донос, что антисоветские анекдоты травишь».

И тут я вспомнил последний вечер в Болгарии и диссидентский дом. «Они решили, что я знал о смерти Брежнева и провоцировал их!» – пронеслось в голове. «Ну как, хочешь еще в Болгарию?» – улыбнулся Юрий Петрович. «Пожалуй, нет, – нашелся я, – хотелось бы и другие страны повидать». Воронов рассмеялся и на моих глазах порвал опасную для моей дальнейшей выездной истории бумажку. «Поедешь», – сказал он. Надо ли говорить, как я был ему благодарен?