Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

Однажды, когда родители Галича куда-то уехали, и в его распоряжении оказалась большая родительская квартира с запасом дорогих вин, он позвал Соболя и Щ. на дегустацию. Посреди пира, попивая чуть ли не «Шабли», Галич вздохнул: «Все-таки хочется прославиться!» – «Так в чем дело? – среагировал по-юношески скептичный Марк. – Брось бомбу в Кремль – и прославишься».

Прошло несколько дней и к Марку прибежал взволнованный Галич (понятно, что после вызова на Лубянку). Он смог выдавить только эти слова, которые Соболь запомнил на всю жизнь: «У тебя плохие товарищи, немедленно уезжай из Москвы». Легкомысленный Марк не придал им значения, и вскоре за ним пришли. Везли ночью в воронке по центру Москвы, а его попутчиком был поэт Ярослав Смеляков. Стоял декабрь 1934 года. Только что убили Кирова. 16-летнему Соболю светила «террористическая» статья.

Но Марку повезло. В 1937 году (!) по ГУЛАГу с проверкой ездил некий Сольц, которого называли «совестью партии». Он заинтересовался «делом» слишком юного сидельца, и вскоре Соболя выпустили, не реабилитировав. Поэтому, когда началась война, он отправился в штрафбат. Там искупил «вину перед Родиной» кровью и довоевал сапером.

А вскоре после войны встретил своего однокурсника Всеволода Санаева. Будущий известный актер и тесть Ролана Быкова спросил Марка, где тот был все это время. Соболь рассказал – где. «Как и тебя он тоже!» – воскликнул Санаев и рассказал, что Щ. донес на полкурса, а потом его самого выгнали из Школы-студии МХАТ «за связь с врагами народа» – ведь все, на кого Щ. доносил, были его товарищами.

Уже в шестидесятые Марк встретил Щ. в ресторане ЦДЛ и, увидев его бегающие глаза, сказал, что прощает. Ведь это были шестидесятые – казалось, что гулаговско-стукаческий режим окончательно побежден…

На меня рассказ Марка Андреича произвел настолько сильное впечатление, что когда я привел к нему знакомиться своего друга, поэта Андрея Чернова, попросил Соболя повторить эту историю.

По ходу рассказа Андрей все заметнее бледнел. А потом сказал: «Марк Андреевич! Щ. – это мой тесть».

Соболь тоже изменился в лице, а потом буквально закудахтал над Андреем, как будто чем-то его несправедливо обидел. Я попытался пошутить: мол, не только сын за отца, но и зять за тестя не отвечает. А Чернов рассказал, что нынче Щ. преподает во ВГИКе и его любят студенты.

Довольно вскоре – вряд ли из-за того, что узнал про тестя, – Андрей развелся с дочерью Щ. С Соболем же они стали общаться и регулярно передавать через меня друг другу приветы. И я был рад, что их познакомил, как бы немного отблагодарив Чернова, который значительно раньше познакомил меня с другими поэтами фронтового поколения – Самойловым и Межировым.

Артиллерия бьет по своим, или Игра со страхом

Когда у меня вышла первая книжка стихов «Наедине с людьми», я лежал в московской больнице с желтухой. Получивший несколько экземпляров этой тоненькой книжки Андрей Чернов начал ее распространять. И, в частности, передал знакомому по Литинституту Александру Петровичу Межирову.

Я к тому времени успел вполне самостоятельно открыть для себя этого поэта, купив его книгу «Тишайший снегопад». А в ней были и «Календарь», и «Баллада о цирке», и «Одиночество гонит меня…», и «Артиллерия бьет по своим», и тот же «Тишайший снегопад…». В общем, Межиров сразу стал для меня одним из самых любимых поэтов. И я трепетал в ожидании его реакции на мою книжку.

А вскоре – едва я выписался из больницы – Чернов сообщил мне, что Александр Петрович хочет со мной познакомиться. Я ему позвонил, и мы договорились, что он встретит меня у платформы Переделкино.

Межиров подкатил на своих «Жигулях». Был он дьявольски элегантен: безупречный серый костюм точно рифмовался с благородной сизоватой сединой. Поражали огромные печальные глаза («падшего ангела», как определил их Марк Андреич Соболь). Первое, что он сказал, было: «Мне к-кажется, вы болели, почему-то думаю – желтухой». Меня это поразило: я уже не походил на китайца и был уверен, что подробности моего физического состояния Чернов ему не докладывал.

Александр Петрович привез меня еще не на свою (тогда таковой у него не было), а на снимаемую дачку. И начался наш четырехчасовой разговор. В процессе этого разговора я несколько раз приходил в восторг от уровня межировского знания поэзии, его страстной любви к ней и убедился в своем оглушительном невежестве. Но уходил от Петровича в приподнятом и даже подпрыгнутом состоянии.

С тех пор мои приезды к нему в Переделкино или в аэропортовскую квартиру стали частыми праздниками.

А в 1983 году я поступил на Высшие литературные курсы при Литинституте (ВЛК). Есть такая двухгодичная синекура для членов СП, не имеющих филологического образования, задуманная в свое время Горьким как ликбез для малограмотных писателей. Поэтический семинар здесь вел Межиров (и вел блистательно!). Именно он и написал закрытую рецензию на меня, которой было достаточно для поступления (о, хотел бы я увидеть ее опубликованной!).