Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

Так во второй раз к Слуцкому пришла слава – хотя он этого уже не увидел.

А первый ее приход датирован 1957 годом, когда вышли его первая книга стихов «Память» и первая большая статья Ильи Эренбурга о Слуцком в «Литгазете».

Тогда же, на волне ХХ съезда, были опубликованы его ставшие знаменитыми стихи о Сталине: «Бог» и «Хозяин». Но прошло совсем немного времени и эти стихи уже стало невозможно включать в сборники.

Вот и получилось, что для большинства Слуцкий многие годы оставался автором «Лошадей в океане» (спасибо Виктору Берковскому, написавшему замечательную песню на эти стихи).

Напоследок хочется процитировать еще одно стихотворение Слуцкого, во многом объясняющее и его болезнь, и категорический уход за несколько лет до смерти из общественной и литературной жизни:

Ценности сорок первого года:я не желаю, чтобы льгота,я не хочу, чтобы броняраспространялась на меня.Ценности сорок пятого года:

я не хочу козырять ему.Я не хочу козырять никому.Ценности шестьдесят пятого года:дело не сделается само.Дайте мне подписать письмо.Ценности нынешнего дня:уценяйтесь, переоценяйтесь,реформируйтесь, деформируйтесь,пародируйте, деградируйте,но без меня, без меня, без меня.

Кажется, эти стихи Слуцкий мог бы написать и сегодня – едва ли не с большим основанием. Значит, они тоже пророческие.

P. S. А еще такой вроде бы закованный в латы Слуцкий показал, куда может двигаться свободный русский стих (не в направлении верлибра), при том что четырехстопный ямб еще Пушкину надоел.

Как никто после Блока Слуцкий развил дольник (или акцентный стих). Вот, например, как легко в его стихотворении, ни чему не мешая, могут уживаться две такие строки: «Мои товарищи любили жен» и «Мои товарищи не любили жен» – несмотря не только на противоположные смыслы, но и на «лишний» слог во втором случае. Это из его блестящего стихотворения «Ключ», которое сам Слуцкий в последние годы не читал:

Мои товарищи любили жен.Они вопрошали все чаще и чаще:– Чего ты не женишься? Эх ты, пижон!Что ты понимаешь в семейном счастье?Мои товарищи не любили жен.Им нравились девушки с молодыми руками…

И т. д.

А за «и т. д.» – эти самые жены «серые и однообразные, как дождь», которые «…становились символами тягот, / статуями нехваток и очередей».

Словом, для русской поэтики (и, конечно, поэзии) Слуцкий сделал не меньше, чем для русской истории: показал их истинную перспективу – в одном случае прямую, в другом – обратную.

P. P. S. Вскоре после знакомства со Слуцким я написал о нем такой стишок, мне этот уже очень давний стишок невольно напомнил Евтушенко, включив наряду с «Кубиком Рубика» в свою радиоантологию русской поэзии:

Кому какое дело, что не спится по ночамизвестному советскому поэту.Пусть больше переводит поляков, англичанчерез пограничную речонку Лету.Кому какое дело, что Отечественная войнак нему пришита ниткою суровой,и внутренняя рифма: страна – война – вина, –

вот где она: над ним кружится снова.Кому какое дело из деловых людей,у них свое важней найдется дело,толкнут его на площади и там, где потесней,где велико его большое тело.Произойдет все то, о чем он говорил,когда российских поминал пиитов…Поэты проживают всегда под сенью крыламуров, серафимов, мессершмиттов.

Его серебряный шар – со свечою внутри: О Юрии Левитанском

Человек, придумавший слово, бессмертен. Например – мой однофамилец Велимир Хлебников (слово – летчик). Но как быть с человеком, открывшим в великой русской поэзии новую интонацию? Причем – среди тогда повсеместно распространенной помпезно-официозной или в лучшем случае пафосно-болевой (но непременно связанной с войной) просодии. Наверно, тоже придется причислить его к лику бессмертных?..

Это я о Юрие Левитанском, который хоть и войну прошел, а на ней как поэт не зациклился, который предметно показал, что в поэзии дело не в рифме, который…