– Все отлично, – отвечает она, покраснев. Нехорошо, конечно, разговаривать со своими родителями, находясь в кровати с парнем, пусть даже они просто лежат. Этой ночью ничего не было. Ну, почти ничего.
И все же так много всего случилось!
Мэй еще никогда ничего такого не чувствовала. Точно не с Гарретом и уж точно ни с одним из других мальчиков, с которыми целовалась. С ними всегда было определенное понимание того, что происходило, были клацающие зубы и блуждающие руки, двигались и другие части тела.
Но с Хьюго не было никаких мыслей, только чувства. Все вокруг исчезло, мир замер. В этом было что-то неотвратимое, неосознанное. Целовать его вот так казалось самым очевидным на свете. Когда они наконец оторвались друг от друга и отступили на огромный шаг друг от друга, то оба засмеялись.
– Привет, – сказала Мэй.
Хьюго улыбался ей в темноте.
– Привет.
Все это время они избегали говорить о кровати, словно это был какой-то глобальный вопрос, на который никто не знает точного ответа. Но все решилось само собой, и вот они стояли друг напротив друга, чувствуя, как между ними пробегают разряды электричества, способные осветить комнату.
– Что теперь? – спросила она, нервничая и приятно волнуясь одновременно.
– А теперь, – ответил Хьюго, – мы будем спать.
Они залезли в постель с разных сторон, и Мэй была благодарна Хьюго, когда он улегся на самом краю. Она тоже так сделала, но кровать была такой огромной, что ей скоро стало казаться, будто между ними океан. Через минуту Хьюго протянул руку, тихо и неспешно, Мэй улыбнулась и протянула свою навстречу. Они лежали в темноте, переплетя пальцы, но скоро расстояние стало невыносимым, Мэй придвинулась к Хьюго и закинула руку ему на грудь. Почувствовав его довольный вздох, она уткнулась лицом в его плечо, и так они заснули.
Сейчас Мэй наблюдает за Хьюго, пока родители продолжают засыпать ее вопросами:
– Она чудовище? Или классная? У нее есть вредные привычки, которые точно будут бесить тебя?
Когда Мэй не отвечает, папа понижает голос до шепота.
– Она сейчас в комнате и ты не можешь ничего нам рассказать? – тихо спрашивает он. – Слушай, если она ужасная, просто скажи «грейпфрут».
Мэй качает головой.
– Папа!
– Уже догадалась, что у нас было на завтрак? – смеясь, говорит па. – А что Мэй должна сказать, если она ей нравится? «Кофе с соевым молоком»?
– Не говори глупостей, – отвечает папа. – Если она классная, скажи «канталупа»[18]
.– Канталупа, – явно стремясь закрыть эту тему, произносит Мэй. – Как там бабуля?
Па смеется.
– Похоже, вернулась к своей обычной жизни. Мы предложили приехать к ней сегодня на ужин, но она уже договорилась играть в покер с какими-то друзьями.
– Тогда им стоит быть начеку, – замечает Мэй. – Этим летом она выиграла у меня все мои сбережения.
– Завтра мы вместе завтракаем.
– Обнимите ее за меня.
– Обязательно, – обещает па. – А ты передавай от нас привет Канталупе.
– Ее не так зовут, – раздраженно говорит ему папа. – Это было кодовое слово… да ладно, проехали. Тайный агент из тебя никакой.
– И меня это вполне устраивает, – отвечает па. – Любим тебя, Мэй.
– И я вас!
Она вешает трубку и смотрит на Хьюго. Он лежит в этой гостиничной кровати, свет из окна падает на его лоб, и Мэй немало забавляет, что все это очень напоминает сцену из бабушкиных любимых фильмов. За годы они пересмотрели миллионы старых мелодрам – бабуля ради красивых мужчин, а Мэй ради истории кинематографа, но они всегда казались ей какими-то нелепыми.
– Да ладно! – восклицала она, когда влюбленная пара впервые целовалась или когда их сводили вместе самые невероятные обстоятельства. – Этого же не может быть!
Обычно бабуля лишь прибавляла громкость. Но как-то раз этой весной, вскоре после того, как закончился ее месячный курс химиотерапии, она нажала на паузу и с бесконечным терпением посмотрела на Мэй.
– Эти фильмы не обязаны отражать действительность, – сказала тогда бабушка. – В реальной жизни все хорошо и замечательно, но иногда нам хочется притвориться, что мир куда лучше, чем он есть на самом деле. Что в нем могут происходить потрясающие и чудесные вещи. Что любовь побеждает все на свете.
И только сейчас Мэй до конца понимает все счастье побега от реальности. То, что произошло между ней и Хьюго, так же абсурдно, как те фильмы. Более того, все это неправдоподобно, кратковременно и совершенно ей чуждо. И все же она не может отделаться от мысли, что попала в одну из бабушкиных мелодрам.
Именно об этом размышляет Мэй, глядя на Хьюго и думая, что он спит. Но вдруг его глаза резко открываются, и она даже вскрикивает от неожиданности. Засмеявшись, парень хватает ее за талию, притягивает к себе, и то, как сразу становится легко позабыть обо всем, вызывает у Мэй тревогу.
Спустя пару минут она снова садится, а Хьюго скатывается с кровати и шлепает босыми ногами к окну. Он раздвигает занавески, и в комнату вливается солнечный свет.
– Ух ты! – восклицает Хьюго, когда Мэй встает рядом с ним. Они впервые видят озеро во всей его красе. Оно блестящим полотном простирается за пределы города и исчезает за горизонтом. – Как… красиво.