Замок скрестившихся судеб

Лесная чаща уступает место рощице с аллеями, отгороженными свежевырытой землей, прямоугольным ямам, чему-то белеющему в земле наподобие грибов. С ужасом узнаём мы из Тринадцатой Таро, что подлесок удобряется свежими трупами и оголенными костями.

— Ты куда меня привел, безумец? Это кладбище!

А шут, указывая на беспозвоночных, которые пасутся на могилах:

— Здесь правит более могущественный суверен, чем ты, — Его Величество Червяк!

— Не видел я в своих владениях мёста, где царил бы подобный беспорядок! Что за олух ведает этим делом?

— Я к вашим услугам, Государь. — Настал черед могильщика выйти на сцену и произнести свою тираду. — Отгоняя от себя мысли о смерти, горожане зарывают трупы здесь, подалее от глаз. Но отгоняй не отгоняй — они снова вспоминают о ней и хотят проверить, надежно ли зарыты мертвецы и впрямь ли они так уж непохожи на живых, ведь иначе живые не могут быть уверены, что живы, верно? В общем, то закапывай, то вырывай, вытаскивай, а после снова хорони — дел у меня хватает! — И могильщик, поплевав на руки, вновь взялся за лопату.

Наше внимание привлекает другая карта, которая, похоже, предпочла бы не бросаться в глаза, — Папесса, — и мы указываем на нее рассказчику движением, наверно сообразным обращенному к могильщику вопросу короля, который замечает женскую фигуру в монашеском плаще и капюшоне, сидящую на корточках среди захоронений:

— Что это там за старуха роется в могиле?

— Избави бог, здесь ночью бродят скверные бабенки, — верно, отвечает могильщик, осеняя себя крестом. — Чернокнижницы, поднаторевшие в приготовлении зелий, выискивают, что им надобно для ворожбы.

— Давай следить за ней.

— Только не я, мой повелитель! — Тут шут, наверно, содрогнувшись, отступил назад. — И вас молю, подальше от ведуний!

— Но я должен знать, насколько в моих землях еще живы предрассудки! — Что король не сдастся, нет сомнения; вот он шагает за могильщиком.

На Аркане под названием Звезды мы видим женщину, совлекшую с себя монашеское облачение. Она вовсе не стара, она красива, она обнажена. В лунном свете, при мерцании звезд обнаруживается: ночная посетительница кладбища очень схожа с королевой. Сперва король узнаёт тело супруги, ее нежные груди — как две груши, покатые плечи, крепкие бедра и большой живот; когда же она поднимает голову и открывается ее лицо в обрамлении тяжелой массы распущенных волос, мы тоже разеваем рты от изумления: если б не сосредоточенное выражение, какого не передают парадные портреты, она была бы вылитая королева.

— Как смеют эти гнусные колдуньи оборачиваться благородными влиятельными дамами? — должно быть, так и не иначе отреагировал король, который, дабы отвести любые подозрения от своей жены, готов признать за ведьмами кое-какие сверхъестественные способности, включая умение обернуться тем, кем им угодно. Другое, более правдоподобное объяснение («Моя бедная супруга стала от переутомления сомнамбулой!») он, должно быть, сразу же отверг, увидев, как усердно эта предполагаемая сомнамбула, стоя на коленях у края могилы, орошает землю неизвестными составами. (Если только в руках у нее не искрящие кислородно-водородные горелки — чтобы распаять свинцовый гроб.)

Так или иначе, речь идет о вскрытии могилы — эта сцена была предсказана другой таро на Судный день в конце времен, но приближена усилиями хрупкой женщины. С помощью веревки и Двух Посохов ведьма достает из ямы тело Подвешенного за ноги. Это весьма недурно сохранившийся покойник, бледное лицо которого обрамлено свисающей вниз густой иссиня-черной шевелюрой, глаза вытаращены, как у умерших неестественною смертью, сжатые губы скрывают острые длинные клыки, которые колдунья обнажает ласковым движением.

Сколь ни ужасно это зрелище, от нас не может ускользнуть одна подробность: если ведьма как две капли схожа с королевой, то покойник — вылитый король. Не замечает этого лишь сам монарх, компрометирующий себя невольным восклицанием:

— Ведьма… кровопийца… неверная! — Стало быть, он признаёт, что ведьма и его жена — одна и та же личность? Или думает, что, приняв облик королевы, та берет на себя и ее обязанности? Возможно, он утешился б, узнав, что супруга изменяет ему с его Doppelganger^[7], но никто не смеет сказать ему об этом.

В глубине могилы происходит нечто неприличное: ведьма приникает к мертвецу, как курица, сидящая на яйцах, он садится, выпрямляясь как Туз Посохов, и, наподобие Пажа Чаш, поднимает кубок, поднесенный ему ведьмой; как в Двух Чашах, они чокаются, сдвинув кубки, полные свежей алой крови.

— Стало быть, мое стерильное металлическое королевство превратилось в пастбище вампиров, этой мерзостной кровавой секты! — наверно, что-то в этом духе выкрикнул король, чьи волосы, встав, прядь за прядью, дыбом, опускаются уже седыми. Столица, которую он всегда считал компактной и прозрачной, как чаша, вырезанная из горного хрусталя, оказывается разъеденной и ноздреватой, словно старая пробка, кое-как заткнувшая дыру в сырой, зловонной переборке, за которой — царство мертвых.