Замок скрестившихся судеб

Эти две истории рискуют постоянно сталкиваться, ежели не прояснить их внутренние механизмы. Алхимик — это тот, кто ради совершения обмена в веществах стремится сделать свою душу, подобно золоту, неизменяемой и целостной. Фауст, опрокидывая правило алхимика, делает объектом мены свою душу ради того, чтоб неподвластной переменам сделалась природа и не требовалось больше искать золото, поскольку все элементы уравнялись бы в цене, весь мир стал бы золотым, а злато — целым миром. Точно так же странствующий рыцарь — тот, кто подчиняет свои действия абсолютным и суровым нравственным законам для того, чтобы природные законы с абсолютной мягкостью способствовали изобилию на земле; но попробуем представить Персеваля-Парциваля-Парсифаля, опрокинувшего правило Круглого Стола: его рыцарские достоинства будут невольными, даром природы, подобно цвету крыльев бабочки, и, с беззаботностью и изумлением свершая свои деяния, он, может быть, сумеет подчинить природу своей воле, овладеть наукою о мире как каким-нибудь предметом, стать волшебником и чудотворцем, заживить рану Короля-Рыбака и возвратить пустынной почве зеленый сок растений.

Итак, мозаика из карт, приковывающая наши взгляды, представляет Делание или Поиск, которые хотелось бы закончить, ничего не делая и не ища. Доктор Фауст устал связывать мгновенные превращения металлов с медленными преобразованиями в самом себе, он усомнился в мудрости, которой набирается Отшельник в ходе одинокой жизни, разуверился в возможностях своего искусства, подобного перебиранию комбинаций карт. И тут его келейку на самом верху Башни озаряет молния. Пред ним возникает тип в широкополой шляпе вроде тех, что носят виттенбергские студенты^[14]; возможно, это странствующий ученый или Маг — шарлатан, ярмарочный фокусник, разместивший на скамейке целую лабораторию из всевозможных склянок.

— Ты думаешь, что сможешь подражать моему искусству? — наверное, так истинный алхимик обратился к самозванцу. — Что за бурду ты перемешиваешь там в своих горшках?

— Ту, из которой возник весь Мир, — мог ответить неизвестный, — где сформировались и кристаллы, и растения, и животные всех видов, и сам человек разумный! — И все, что называет он, просвечивает в веществе, бурлящем в раскаленном тигле, как сейчас мы видим на Аркане XXI. На этой карте с наибольшим номером в колоде, выше всех оцениваемой в очках, в обрамлении из миртовых ветвей парит нагая богиня, может быть, Венера; в окружающих ее четырех фигурах узнаются более поздние священные символы, но, вероятно, это просто предусмотрительная травестия^[15] иных явлений, не столь несовместимых с ликующей богиней, — может быть, сирен, кентавров, гарпий и горгон, что управляли миром, прежде чем их подчинила власть Олимпа, или динозавров, мастодонтов, птеродактилей и мамонтов — тех опытов, которые позволила себе природа, прежде чем смирилась с превосходством человека. А кое-кто видит в центральной фигуре не Венеру, а Гермафродита, символ душ, которые достигают центра мира, кульминацию пути, который предстоит пройти алхимику.

— Стало быть, ты можешь вырабатывать и золото? — наверное, спросил наш доктор, а тот в ответ:

— Гляди! — и явил ему на мгновенье сейфы, наполненные слитками кустарного золота.

— И ты бы мог вернуть мне молодость?

Искуситель показал ему Аркан Любовь, соединяющий историю Фауста с историей Дона Хуана Тенорио, конечно тоже скрытой в решетке из таро.

— Что ты хочешь за раскрытие тайны?

Двойка Чаш — своего рода памятка, таящая секрет изготовления золота, которую можно толковать и как разъединение духов Серы и Ртути, и как объединение Солнца и Луны, и как борьбу Устойчивого и Летучего, рецепты коих излагают все трактаты, но, следуя им, можно извести всю жизнь на раздувание огня в горнах без какого-либо результата.

Похоже, сотрапезник наш вычитывает из таро еще не завершившуюся в нем самом историю. Но, видно, пока вряд ли можно ожидать сюрпризов: Двойка Динариев графически, с изящной убедительностью, указует на обмен, на торг, на do-ut-des^[16]; и поскольку компенсацией в этом обмене может служить только душа рассказчика, нам легко узнать ее наивную аллегорию в струистом и крылатом видении на Аркане под названием Воздержанность; и если подозрительный чудесник хочет непременно выторговать душу, не остается никаких сомнений в том, что это Дьявол

.

При посредстве Мефистофеля любое желание Фауста тотчас же исполняется. Точнее, Фауст получает золотой эквивалент того, чего желает.

— Ты недоволен?

— Я думал, что богатство необычно, многолико и изменчиво, а вижу лишь куски однообразного металла, которые прибывают, убывают, накапливаются и служат лишь умножению самих себя, неотличимых друг от друга.

Все, чего коснутся его руки, обращается в золото. Таким образом, на карте Туз Динариев, где земной шар оборачивается кружком из цельного золота, закостеневшей в своей абстрактности монетой, непригодной для питания и жизни, история доктора Фауста соединяется с историей царя Мидаса.