Замок скрестившихся судеб

— Уже жалеешь, что пошел на сделку с Дьяволом?

— Нет, только нужно было душу менять не на один металл. — Лишь пойдя на компромисс с целым легионом бесов, сможет Фауст спасти свою многообразную душу, отыскать во глубине пластмассы золотые блестки, вновь и вновь смотреть, как у прибрежья Кипра рождается Венера, рассеивая пятна нефти, пену от стиральных порошков…

⠀⠀ ⠀⠀

Аркан Номер XVII, годящийся для завершения истории ученого-алхимика, может также послужить началом истории доблестного воина, являясь иллюстрацией его рождения под звездным небом. Сын неизвестного отца и странствующей после отрешения от власти королевы, Парсифаль носит в себе тайну своего происхождения. Чтобы помешать ему что-либо узнать, мать (имевшая, наверное, на то причины) приучила сына никогда не задавать вопросов и, вырастив в уединении, избавила от тягот обучения рыцарскому делу. Но и в колких вересковых пустошах встречаются странствующие рыцари, и мальчик без каких-либо вопросов примыкает к ним, берет в руки оружие и вскакивает на коня, который затаптывает его мать, слишком долго его от всего оберегавшую.

Рожденный от преступной связи, убивший, сам того не зная, собственную мать и вскоре воспылавший сам запретною любовью, простодушный Парсифаль беззаботно разъезжает по миру. Не ведая всего того, что нужно в жизни, он поступает в соответствии с рыцарскими правилами — это происходит у него само собой. И, блистая безоблачным неведением, он проезжает по местам, над которыми витает туманное знание.

Таро Луна являет нам картину запустения. На берегу стоячего пруда высится замок, на Башню коего обрушилось проклятие. Там проводит свои дни Анфортас, Король-Рыбак, — мы видим, как старик, убитый горем, ощупывает свою незаживающую рану. Пока она не зарубцуется, не завертится вновь колесо превращений, движущееся от солнечного света к зелени растений и радостному празднику весеннего равноденствия.

Может быть, Король Анфортас грешен тем, что он — хранитель застоявшегося знания, сухой науки, вероятно сберегаемой на дне того сосуда, который на глазах у Парсифаля целая процессия несет по замковым ступеням, а он, хоть и хотел бы знать, чтб это за сосуд, молчит. Сила Парсифаля в том, что он совсем недавно вышел в мир и настолько поглощен своим там пребыванием, что ему ни разу не приходит в голову спросить о виденном. Однако достало б одного его вопроса, первого, который повлек бы целую лавину других — о том, о чем никто и никогда не спрашивал, — и вот осадок веков, отложившийся на дне ископаемых сосудов, растворяется, эры, стиснутые было толщами пород, возобновляют свое течение, будущее использует то, что возможно, из наследия прошлого, цветочная пыльца сезонов изобилия, тысячелетиями покоившаяся в торфяных болотах, вновь взлетает, возносясь над пылью засушливых годов…

Не знаю, долго ли (сколько часов или, быть может, лет) Парсифаль и Фауст с помощью таро воссоздают свои маршруты на столе таверны. Но каждый раз, когда они опять склоняются над картами, их истории прочитываются иначе, предстают с поправками и разночтениями, отражают настроения и течение мыслей, колеблются меж полюсами — всем и ничем.

— Мир не существует, — заключает Фауст, когда маятник, качнувшись, достигает другой крайности, — немыслимо такое «всё», где было бы все сразу, есть конечное число элементов, из которых могут быть составлены миллиарды миллиардов комбинаций, лишь немногие из каковых, однако, имеют смысл и форму и выделяются среди бессмысленной, бесформенной словесной пыли, как семьдесят восемь карт таро, в сочетаниях которых проступают эпизоды тех или иных историй — и тотчас же распадаются.

А Парсифаль, по-видимому, делает такое (опять же временное) заключение:

— Основа мира — пустота, движение во вселенной начинается из ничего, вокруг небытия строится сущее, на дне Грааля^[17] — дао, — и указывает на пустой прямоугольник, окруженный картами таро.

Я тоже пробую поведать свою историю

Я открываю рот, пытаюсь что-то вымолвить, мычу — пора мне рассказать и о себе, ведь ясно: карты, выбранные этими двоими, содержат и мою историю (ту самую, что привела меня сюда), составившуюся из череды малоприятных встреч, а может, встреч несостоявшихся.