Запах искусственной свежести (сборник)

Самогонки в бутылке порядком убыло, а редакционный народ нетерпеливо ерзал, измотавшись внимать нездешней гармонии. Я стал прощаться, что вызвало едва скрываемую радость. Одним питухом меньше. Но было и удивление, от которого иные, убаюканные мерным покачиванием четырехстопного ямба, даже проснулись. Небывалое же дело! Человек уходит не допив бутылки, а там еще и вторая есть, непочатая!

Куда обычнее была другая ситуация. Допив до капли, все смотрели друг на друга влажными тоскующими взглядами, начинали рыться в карманах и скидываться – у кого сколько, а потом бежали за добавкой. Я и сам жалел, что ухожу, но дело не терпело.

О если б я предвидеть мог

Неимоверные страданья,Что ждут меня без упованья…

Гудение Ашота не умолкало. Это был явно сонет. Мне ужасно хотелось дослушать его до терцетов.

«На что мне приходится менять этот высокий накал!» – подумал я, кивком распрощался и вышел из редакции.

2

Придя домой, я сказал своей подруге Насте, что должен срочно настрочить статью по теме диссертации, поскольку сказать ей правду про сексуальный гороскоп я не решился. Настя была девушка интеллигентная, воздушная и возвышенная, тоже научный работник. Ну, в смысле – училась в аспирантуре и писала диссертацию на тему «Мыслеобраз греха…». Нет, мне теперь не упомнить. Короче – по старинной французской гравюре. Таковые, довольно-таки, следует признать, красивые, висели у нас на всех пустых пространствах стен в съемной квартире и даже на двери туалета, правда – только с внешней стороны.

На внутреннюю я повесил что-то действительно для души, хоть и в купальниках. Да и эти картинки стали причиной широкомасштабных по времени и постоянству Настиных рассуждений о моем падении. Она видела в них проявление вульгарности, дурного вкуса и даже почему-то склонности к извращениям.

Все это я мужественно терпел, решив для себя отстоять собственную идентичность хотя бы в этом малозначительном вопросе, чего бы мне это ни стоило. Ибо во всех других жизненных проблемах, как важных, так и не очень, я давно уже плелся у своей возлюбленной в поводу, даже не пытаясь сопротивляться, просто по причине сильной любви, такое бывает.

Но в этом вопросе я уперся, нашел в нем свои собственные Фермопилы, где лучше уж умереть, чем сойти с места. Пусть даже и вопрос-то этот был для меня не самый принципиальный. Важно лишь, что это был кусок моей собственной, с кровью и нервами отвоеванной территории. Последний, так сказать, оплот, пусть и висящий в сортире. Это обстоятельство немного облегчало мне оборону.

Я говорил ей: «Ну подумай, любимая, не гравюры же сюда вешать. Это осквернит сам, так сказать, мыслеобраз».

И она нехотя… ну, если не соглашалась, то отступала, не прекращая время от времени возобновлять новые атаки. Она понимала, что, как только сокрушит эту цитадель, я окажусь в ее руках полностью.

Все это я рассказываю вам, друзья, вовсе не затем, чтобы у вас составился оконченный образ подкаблучника, хотя мне это и не стыдно вовсе. Мне хочется лишь дать вам понять, что за человек была моя Настя. Я боялся, что она вдруг узнает о том, до чего докатился ее избранник, взявшись за этот заказ после своих литературно-философских штудий. Это могло бы сильно повлиять на наши отношения. Мы как раз собирались с ней пожениться. Я ее, признаюсь, очень любил и не мог рисковать нашим будущим.

Все свободное время, которого у нее было много, моя Настя полулежала на кровати, завернувшись в разные красивые шали. Очевидно, она подражала каким-то классическим образцам совершенной женственности, взятым из книг. Настя курила, разглядывала альбомы с французскими гравюрами или листала мудрые книжки. Такие обычно читают в юности, в основном ради того, чтобы укрепить в себе чувство превосходства над окружающими. Иначе и в руки бы их не взяли. Иногда она читала модные стихи и романы.

Я тоже, признаться, читал точно такие же книжки. Сейчас понимаю, что именно по той же причине, что и Настя. Я даже, пожалуй, читал их больше, чем она, поскольку должен же был хоть в чем-то ее превосходить.

А Настя еще очень любила, когда я разговаривал с ней или с нашими друзьями в ее присутствии словами и целыми выражениями из этих книжек. Делать это я умел, но не любил. И когда я произносил вслух какую-нибудь такую замысловатую синтаксически и совершенно непролазную по смыслу фразу, Настенька обычно отстранялась от своей книги с гравюрами. Она изящными движениями поправляла очки, заправляла свои прекрасные русые локоны за уши, куталась в шаль и смотрела на меня вдумчивыми любящими глазами, слегка приоткрыв красивые полные губы. В этот момент она бывала необыкновенно, как сейчас говорят, сексуальна, и во мне пробуждалось влечение. Именно из-за таких минут я старался с ней говорить исключительно цитатами из прочитанных книг и даже специально заучивал их в метро, чтобы не повторяться. Это была наша маленькая эротическая тайна.

Вот так, друзья, что только не сделает любящий человек! Сейчас я уже давно позабыл всю эту любовную лексику.