Запас прочности

Вот уже трое суток мы крейсируем в районе Виндавы. Все чаще командир подходит к карте, подолгу разглядывает ее. Мучается. А кажется, что переживать? Разве мы виноваты, что вражеские корабли притаились в своих норах и не показывают носа? Но так уж устроен человек. Томит его вынужденное безделье.

Однообразие походной жизни не столько утомляет, сколько расхолаживает людей. Старшина дизелистов, проверяя несение вахты, застал моториста Гаврикова с книжкой в руках. Можно было бы просто наказать провинившегося. Но важно было и других поучить на этом случае. Я приказал собрать в пятом отсеке всех свободных от вахты моряков нашей боевой части. Коротко рассказал о проступке Гаврикова и предложил обменяться мнениями. Первым попросил слова старшина группы мотористов главный старшина Михайлов. От природы молчаливый, он сегодня удивил нас. Говорил горячо, хлестко. Гавриков только поеживался. Но не таков он, чтобы сразу признать вину. Чуть Михайлов замолчал, Гавриков пошел в контратаку:

— Товарищ старшина, напрасно вы меня так. Книгу я читал, это точно, но бдительности не терял.

— То есть как так не терял, коль читал на вахте?

— А вот так. Я сперва осмотрел подшипники и определил, какой из них самый горячий. На него я положил руку. Я знаю, что рука терпит температуру шестьдесят пять градусов. Температура в отсеке двадцать пять. Допустимый перегрев подшипника сверх окружающей температуры — сорок градусов. Так что пока рука терпит, все нормально. Вот я и стоял у подшипника, а чтобы зря не терять времени, взял книжку.

Смех в отсеке. Голоса:

— Ловкач!

— Знания здорово применяешь!

— Все рассчитал до тонкости, чтобы дисциплину нарушить.

— А если бы в это время другие подшипники расплавились?

Главный старшина Ляшенко поднял руку, чтобы навести тишину.

— Товарищи, — сказал он, — а вообще-то Гавриков чудак. Ни фантазии, ни изобретательности. Ведь проще было бы спустить брюки и сесть на подшипник. Во-первых, это место чувствительнее, чем рука, а во-вторых, тогда можно было бы не только почитать, но и подремать, пока не припечет…

Всеобщий хохот заглушил слова главстаршины. Хохотал и Гавриков. Это больше всего обидело Михайлова.

— Ничего-то ты, Гавриков, не понял. Плакать надо: всю нашу группу позоришь, а ты хохочешь. Жаль, на лодке нет гауптвахты. Посадить бы тебя суток на пять, чтобы наедине подумал.

Стали думать, что делать с Гавриковым. В это время пришел комиссар. Послушал, что предлагают товарищи, и сказал:

— А может быть, еще рано принимать решение? Давайте сначала проверим все заведование Гаврикова. Наверняка там не все в порядке. А потом уж подумаем…

Гавриков перестал улыбаться. Почувствовал, чем дело пахнет.

— Нет, нет, не надо! — зачастил он. — Я понял свою ошибку. Это точно. Слово даю, ничего такого не будет больше.

— Заведование его мы все-таки проверим, — сказал комиссар. — А наказывать Гаврикова подождем. Ведь раскаивается человек…

— Раскаиваюсь, раскаиваюсь! — ухватился Гавриков. — Честно говорю!

В отсеке шумно. Смеются матросы. Этот смех для Гаврикова больнее любого взыскания. Смех может крепко воспитывать. Я знаю, теперь никто на корабле не прихватит книжку на вахту.

* * *

А противник все не показывается. Мы бродим в своем квадрате то над водой, то под водой, смотрим во все глаза, гидроакустики не снимают наушников, — море пусто. Командир рискнул даже проникнуть в аванпорт Виндавы. И там никого…

Я по-прежнему держу под постоянным контролем резьбу проклятого шпинделя руля, ворчу на Хрусталева, что приходится тратить время на штурманское хозяйство (хотя, по совести, сам понимаю, что отмахнуться от шпинделя не могу, потому что инженер наравне со штурманом отвечает за этот жизненно важный для корабля механизм). И вдруг беда сваливается совсем не оттуда, где мы ее ожидали. Авария происходит непосредственно в нашем заведовании.

В ночь на 29 июля во время зарядки аккумуляторной батареи внезапно остановился двигатель. Оставив за себя в центральном посту старшину Нахимчука, прибегаю в непривычно тихий пятый отсек. Над остановившимся дизелем курится дым. Брянский докладывает:

— Вышел из строя наддувочный агрегат.

— Размололо шариковый подшипник у газовой турбины, — уточняет главный старшина Михайлов.

Пустили правый, исправный дизель. Грохочет так, что невозможно разговаривать. Веду Брянского и Михайлова в соседний отсек, продолжаем разговор там.

— Вскрывайте сразу обе — и газовую и воздушную — турбины, — говорю я своим помощникам. — Подшипник воздушной турбины переставите в газовую, а запасной — в воздушную. Запасные подшипники есть?

— Есть, — отзывается старшина группы. — Один-единственный.

Так всегда у Михайлова. Один-единственный. Но прижмет — еще несколько отыщется.

Брянский озабочен другим:

— Зачем такая канитель? Разбирать исправную воздушную турбину… Проще сразу поставить запасной подшипник на место испорченного…