Записки. 1793–1831

Е. Ф. Кудрявцов, честнейший и благороднейший человек, вручил полицмейстеру 1000 рублей ассигнациями, приказав ему ехать к князю Грузинскому, князю Трубецкому, Захарьину и Левнивцеву и сказать им, что он дал 1000 рублей, чтобы и они со своей стороны тоже оказали им вспомоществование, которые все по богатству своему превзошли ожидание губернатора. Он приказал снять с князя Сибирского и Турчанинова оковы, накупить им все нужное, а остальные деньги им вручить. По выходе полицмейстера, призвал он своего правителя канцелярии Солманова и продиктовал донесение его величеству, которое было, сколько упомню, следующого содержания: «Полагая, что угодно вашему величеству, дабы преступники, князь Сибирский и Турчанинов, доехали живые до места своего назначения и тут раскаялись бы в своих преступлениях, я, при проезде их через Нижний Новгород, убедясь, что они больны, ноги их в ранах и, невзирая на появившуюся зиму, не имеют ни шуб, ни шапок, ни денег, приказал снять с них оковы, снабдить всем нужным, и тем думаю исполнить волю императора моего, о чем донести вашему величеству счастие имею».

В скором времени получен был губернатором высочайший рескрипт, сколько помню, вкратце следующого содержания: «Вы меня поняли; человеколюбивый ваш поступок нашел отголосок в сердце моем; и в знак особого моего к вам блоговоления препровождаю при сем знаки Св. Анны 1-й степени, которые имеете возложить и проч.».

Сей поступок, доказывающий доброту сердца и великодушие императора, даже к преступникам, мнимым или настоящим — все равно, показывает как поняли государя окружающие его.

Один поручик подал императору прошение на капитана своего, который наградил его пощечиной. Государь приказал объявить ему истинно рыцарское свое решение: «Я дал ему шпагу для защиты Отечества и личной его чести; но он видно владеть ею не умеет; и потому исключить его из службы». Через несколько времени тот же исключенный офицер подал опять прошение об определении его в службу. Вице-президент Военной коллегии Ламб[77] докладывал о том и спрашивал повеления: каким чином его принять?

— Натурально, тем же чином, — отвечал государь, — в котором служил; что император раз дает, того он не отнимает.

На Царицыном лугу учил император Павел Преображенский батальон А. В. Запольского[78]

. Батальон учился дурно. Император прогневался и прогнал его с плац-парада. Теперь, по приказанию, выходит из Садовой улицы, через бывший тогда мостик, батальон Семеновского полка графа Головкина[79]. Едва император, у которого гнев еще не простыл, завидел этот батальон, как уже кричал: «Дурно, дурно!» Головкин, обратясь к батальону, ободрял солдат словами: «Хорошо, ребята! Хорошо». Император продолжал кричать: «Дурно, дурно!» Головкин повторял: «Хорошо, хорошо». А когда император прибавил: «Скверно, гадко!» Головкин скомандовал: «Стой! Направо кругом марш!» и ушел с плац-парада, опять по Садовой улице. Император, обратившись к Палену, сказал:

— Что он делает? Воротите его!

Граф Пален ногоняет Головкина и приказывает ему, от имени императора, возвратиться.

— Доложите его величеству, — отвечал Головкин, — он прогневался на Преображенский батальон, мои солдаты идут исправно. Император кричит: «дурно», я: «хорошо!» люди собьются и в самом деле будет (не хорошо) дурно. Я нынче императору своего батальона не покажу.

Как ни старался граф Пален его уговорить, но Головкин все шел с своим батальоном в казармы. Граф Пален возвратился и рассказал ответ Головкина.

— Тьфу! — вскричал император. — Какой сердитый немец![80]

Однако он прав! Да ведь и ты из немцев, помири нас, пригласи Головкина ко мне отобедать.

Этот рассказ может служить доказательством того, как император всегда был готов сознаться в собственной горячности своего характера, и той готовности, какую он оказывал исправить нанесенные им оскорбления.

Это не оправдывает тогдашнего о нем мнения, будто он хотел явиться тираном; тиран за публичное ослушание наказал бы примерно Головкина, а с тем вместе это показывает, как дурно поступили те, которые из пустого страха и перемены мундиров оставили службу и предали государя Кутайсову и прочим, и гатчинским его офицерам. Рыцарский дух его тут уже пищи не имел. Мы повторение сему еще увидим в рассказе о человеке: similis simili gaudet[81].

Вот еще анекдот, свидетельствующий об удивительной горячности государя и всегдашней готовности исправлять им самим испорченное. Павел Васильевич Чичагов, по обширным своим математическим сведениям, твердости характера и возвышенности духа, заслужил уже в первых чинах общее уважение флотских офицеров, независимо от того, что отец его, Василий Яковлевич[82], в царствование Екатерины с отличием командовал флотом, был полным адмиралом и кавалером орденов Св. Андрея Первозванного и Св. Георгия 1-й степени, что в то время ценилось очень высоко.