Записки. 1793–1831

Павел Васильевич Чичагов пожалован был в контрадмиралы со старшинством, получил орден Св. Анны 1-й степени и назначен в Англии командующим эскадрой.

К сим рассказам, выказывающим сердечную доброту, должен я упомянуть о тех, которые сопровождаемы были жестокостью исполнителей. Государь приказал возвратить из Англии тех флотских офицеров, которых императрица туда отправила, для практического изучения морской службы. В числе их был лейтенант Акимов, поэт, с восторженным воображением. Приехав из Англии и увидев все перемены, сделанные Павлом, ему казалось, что Россия выворочена на изнанку, и, узнав, что мраморная Исакиевская церковь довершена кирпичем, в порыве поэтического гнева и еще в духе английской свободы, написал и прибил к Исакиевской церкви следующие стихи:

Се памятник двух царств,

Обоим столь приличный:Основа его мраморна,А верх его кирпичный.

Акимов, в простом фраке, прибивал эти стихи вечером поздно к Исакиевской церкви. Будочник схватил его, на крик блюстителя порядка подбежал квартальный, и повели Акимова под арест. Донесли об этом происшествии императору, который Обольянинову[87]

и флота генерал-интенданту Бале[88] приказал наказать Акимова примерно. Обольянинов и Бале велели ему отрезать уши и язык и сослать в Сибирь, не позволив проститься с матерью, у которой он был единый сын и единственная подпора; это все должно приписать бесчеловечному усердию исполнителей. Долго не знали, куда девался Акимов, и только в царствование Александра, когда все ссыльные были возвращены, а с ними и Акимов, узнали подробности сего приключения.

Случались и смешные анекдоты. Почти всякий день император перед обедом, около двух часов, прогуливался верхом в сопровождении Кутайсова или Уварова и других. Тогда повелено было всем статским чиновникам при встрече с императором сбрасывать шинель или шубу на землю, снимать трехугольную шляпу, поклониться и стоять, пока император проедет. Однажды во время такой прогулки встречается императору человек в медвежьей шубе, круглой шляпе, и который ни одного из данных приказаний не исполнил. Возвратясь во дворец, Павел потребовал к себе графа Палена.

— Я встретил, — сказал император, — человека в круглой шляпе, в медвежьей шубе, покрытой зеленым сукном; он ни одного из моих приказаний не исполнил. Это должен быть какой-нибудь статский советник, приезжий из Орла. Вели его отыскать, призвать к себе, растолкуй ему важность поступка, прикажи отсчитать ему 100 палок и отправить его обратно в Орел.

В подобные минуты противоречить было нельзя, но должно немедленно исполнять. Граф Пален приказал взять напрокат медвежью шубу, покрытую зеленым сукном, круглую шляпу, схватить первого лакея, нарядить его в шубу, шляпу и с двумя полицейскими драгунами, сабли ноголо, провесть мимо дворца и прямо к нему. Явился, закутанный в шубу, лакей.

— Как вам не стыдно, господин статский советник, — сказал ему граф Пален, — не исполнять царских повелений? Вы несете справедливый гнев государя, велено вам дать сто палок и отправить в Орел. Выдать ему подорожную, — прибавил граф, обратясь к Вольмару.

Это сказано публично, а в кабинете решено было иначе. Мнимого статского советника посадили в кибитку; на заставе прописали подорожную; отъехали с ним несколько верст, сняли с него шубу, шляпу, дали 25 рублей с тем, чтобы он молчал, и предоставили ему удовольствие пешком прогуляться в Санкт-Петербург.

За некоторую неосторожность в словах княгини Голицыной, которая имела эпитет lа bеllе dе nuit[89]

, приказал император графу Палену вымыть ей голову. Пален приехал к княгине, потребовал умывальник, мыло, воды, полотенце. Когда ему все это принесли, он подошел к княгине, снял с нее почтительно чепчик и хотел начать свою операцию. Княгиня вскрикнула:

— Что вы, граф, делаете?

— Исполняю, — отвечал граф, — волю его императорского величества, который мне приказал вымыть вам голову.

Вымыв ей порядочно голову, он поклонился и уехал доложить императору, что исполнил повеление его.

Эти анекдоты и многие другие — временное жалкое расстройство ума Павла, происходящее от той угнетенной жизни, которую проводил он в (уединении). Теперь он начал подозревать всех, а с окончанием строения Михайловского дворца и переходом в оный, до такой степени сделался недоверчив, что начал сомневаться в расположении к нему самой царской фамилии. Густые тучи скоплялись на горизонте, страсти кипели, почва была изрыта, и воздвигнутый им замок с подъемными мостами, со стражей (возвышался среди Петербурга). Никто его не понимал, и он, невзирая на все щедроты, им изливаемые, не мог привязать к себе ни одного из окружающих его и облогодетельствованных им поистине пустых и негодных людей. Все объяты были, и злые и добрые, личным страхом, никто не был уверен, чтобы при первом гневе не быть отправлену в Сибирь.

ХІ