Записки бойца Армии теней

Третьим постояльцем был пожилой, самый старший в нашей камере, банковский служащий-«бурсье», по имени Шарль, лет пятидесяти — пятидесяти пяти. Фамилия была громкой — д’Орлеан. Шарль д’Орлеан, как и подобает носителю подобной королевской фамилии, был убежденным роялистом. Отвергая республику, не соглашался даже на конституционную монархию. Мечтал об абсолютизме, естественно с Орлеанской династией во главе. Прочил себя и свою семью в наследные правители. Оккупацию Франции и ее поражение в войне он объяснял многопартийностью предвоенного режима и, как следствие этого, — загнивание строя. За что арестован? — «А ни за что! — считал он: — По просьбе друзей я предоставил кров двум сбитым американским летчикам. Об этом и донесла консьержка». Оккупантов он не то что не терпел, но поддерживал всех, кто действовал против них: «Франция должна быть только для французов!» — это было его кредо. Одновременно он был против «террористов». Из-за них и им в отместку, — считал он, — гитлеровцы ожесточились и прибегают к репрессиям». Короче, во всем виноваты «террористы», из-за них страдают такие невинные люди, как он. Сам он никогда не мыслил принимать какое-либо личное активное участие против агрессоров и оккупантов. Зачем? Ему и так неплохо жилось. На то — немало военных специалистов, кадровиков, им и положено заниматься войной. А молодежь? Она тоже должна участвовать в борьбе, но в легальной. Он знал, что занесен в списки «отаж» — заложников, что в любой момент им могут пополнить десятки тех, кто расплатится за чью-то «черную» работу — диверсии, покушения, уничтожение офицеров вермахта. Кроме того, он был твердо убежден, что гитлеровцы не осмелятся поднять руку на столь достойную фамилию. Пожалуй, в этом он был прав… И, по-моему, его пассивность довела до того, что он чувствовал себя, как ни странно это звучит, совершенно спокойно: «Чему бывать — того не миновать!»

* * *

За решетками из толстых прутьев на нашем окне приветливо голубело августовское небо. Я стоял у раскрытых створок. (Как хорошо, что на окнах нашего этажа нет «намордников»-козырьков!) С наслаждением полной грудью вдыхал воздух. Наша камера после подвального бокса и морозильника казалась раем. Разве не рай?! По-истине, наш этаж это — «люкс»!

Напротив серой громадиной тянулся корпус, такой же, как и наш.

— Там, — прервал мои наблюдения Ноэль, — сидят немцы из вермахта. Или за дезертирство, или за нарушение дисциплины, — за воровство, спекуляцию. А наш корпус — между ним и нашими женщинами…

Тут в глаза ударил солнечный зайчик. Я увидел в одном из окон напротив «светлячок»: осколком зеркала кто-то настойчиво старался привлечь наше внимание. Рискнуть? Немцы ведь тоже люди, а заключенные — почти что братья, хотя бы по несчастью. Я

прикрыл одну из створок и на ней, как на бумаге, вычерчивая букву за буквой, задал по-немецки вопрос: «Вер бист-ду?» (Кто ты?)

— Скоро освободят, — таким же способом начертали оттуда. — Что и кому передать в Париже?

Я перевел ответ Ноэлю.

— Очень интересно… Думаю, риска не будет.

Закон солидарности — удивительно благородный закон. В данном случае была солидарность между узниками против их тюремщиков. Перед лицом общей беды и опасности вступает в силу закон взаимоуважения и взаимоподдержки, отбрасывая в сторону всю шелуху предубеждений и бывшего антагонизма. Так и здесь: немецкие заключенные перестали быть для нас гитлеровцами. Они — жертвы того же режима, против которого мьі боролись. И мы для них перестали быть врагами. Неважно, кто и за что сидит: тюрьма сравняла всех, как всех равняет смерть. Так началась связь с немецкими заключенными. Вначале мы им сообщали адреса только что доставленных в тюрьму арестованных. Пусть сообщат их родным. Немцы после освобождения (большинство из них имело мизерные сроки) минимум две недели проводили в Париже, пока их формировали для отправки, как провинившихся, на Восточный фронт. Они знали: за помощь французам им тоже могут оказать услугу. А в ней нуждались многие. После Сталинграда, трехдневного траура, последовавшего затем «эластичного выравнивания фронта» (как именовалось начавшееся откатывание перед рвавшимися вперед советскими войсками), а перед тем — крах Роммеля в Африке — всё это отрезвило солдатские головы, опьяненные ранее легкими победами. Равно, как и бесчисленные массовые бомбардировки самого их «фатерлянда». За что драться, становиться калеками, погибать? Стоит ли? Нет, простым людям никакие войны не нужны. Ни «справедливые», ни «несправедливые». Мир — лучше и справедливее, но… когда он наступит?