Записки бойца Армии теней

Большая зеленая лужайка близ города Торгау. Представители советского командования. Трибуна, обтянутая красным. (Боже, сколько тратят здесь денег на красное!) Вспоминаю строчки А.Блока:

…Старушка убивается, плачет, —Никак не поймет, что значит:На что такой плакат, огромный лоскут? Сколько бы вышло портянок для ребят!

А каждый раздет, разут!..

(А.Блок. Двенадцать)

Духовой оркестр играет марши. Выгружаемся. Водители-негры сверкают в улыбках своими белоснежными зубами: довольны столь теплой встречей!..

— Мы рады принять вас из фашистской каторги. Мытарства ваши кончились. Родина ждет вас!.. — торжественно вещают с трибуны.

— Гуд бай, комрад!.. — машут нам негры, восхищенные столь радушным приемом, и отправляются восвояси.

— Среди вас есть вооруженная группа… — уже серьезней продолжают с трибуны. — Благодарим вас за вашу борьбу с врагом! Родина по достоинству оценит ваш героизм. Сейчас война для вас кончилась, сдавайте оружие, кладите его вон на тот брезент!…

Михаил Михайлик, примкнувший к нам со своей женой в Лимбурге, шепчет: «Маленький браунинг не сдавай! Оставь себе на память!» Как я потом был рад, что не внял этому «дружескому» совету!..

Оркестр, торжественные марши, отличные речи с трибуны… Но… ни машин, ни даже простейших телег. С вещами, бросив их часть (нет, брошенное отнюдь не пропало: мы видели, как сзади солдаты даже дерутся из-за них!), с трудом протащились мы несколько километров до какого-то замка. Набилось нас битком. Стали заполнять анкеты, отвечая на различные вопросы, — началась «фильтровка». Дней через десять, опять «своим ходом», с оставшимся скарбом, — разве его бросишь, когда знаешь, что впереди у тебя ничего нет и идешь туда, где тоже нет ничего, — добрели до села Добра. Кое-как разместились. Отныне, имя нам — «батальон». Командиром приставлен советский стрелковый лейтенант Александр Сосков. Он почти моих лет, возможно, на год-два моложе. Я сразу же был определен в его «штаб», а мои ребята — «курьерами». Обязанность: руководство батальоном, составление списков, распределение довольствия, соблюдение порядка. Для этого из нас самих выделен «комендантский патруль»… Э-эх, ничего: моих советских малолеток я благополучно доставил, а теперь как-нибудь стану добираться к себе, в Югославию. Оттуда постараюсь попасть во Францию! Буду наводить справки о моей дорогой Ренэ: а вдруг она жива?!..

Сосков ни днем, ни ночью не давал покоя, требовал величайшей бдительности. Чего бояться?

— Немцам доверять нельзя: могут мстить за поражение! Да и агенты разные бродят, агитируют за невозвращение…

Какое еще «невозвращение»?! Этот термин мне совершенно непонятен: мы же сами сюда приехали. Не хотели бы — остались бы там, как Сеня и Саша. Никто ведь не неволил, скорей наоборот — ребята сами с нетерпением торопились к своим, поскорее бы к родным! Стали поговаривать, что по нашим лагерям ходит какой-то «особоуполномоченный», собирает сведения о бывших старостах, полицаях, о врагах и предателях. Выискивает: не внедрился ли в нашу среду какой шпион? А с какой целью?

— Чтобы замаскировавшись среди вас, проникнуть к нам, в Советский Союз. Чуть что — докладывайте!..

Нет, ни агитаторов, ни шпионов видно не было.

— Плохо работаете!

Как потом оказалось, «шпион» действительно был, да еще и маститый!..

* * *

Изголодавшиеся ребята не устояли и самовольно реквизировали одного кабанчика. Винюсь, не без моего ведома и участия. Угрызений совести не чувствовали: гитлеровцы в оккупированных странах занимались делами похлеще, вывозя к себе не только скот, но и рабов. И не было предела их варварству и садизму! Разве грех «грабить награбленное»? Но… об этом факте стало известно Михайлику…

Только я улегся после ночного обхода с Сосковым, как меня срочно затребовали в штаб. Несколько незнакомых офицеров. Глядят враждебно:

— Почему скрыл, что был лейтенантом разведки? Где твой браунинг?.. Гад ползучий, ты еще и бойцов наших порешить задумал?!..

Перед носом закрутился кулак… Меня водворили в какой-то погреб, приставили охрану. Пришел Сосков, и весь остаток ночи мне пришлось рассказывать о своей жизни. Под конец он участливо сказал:

— Я так и понял, что на тебя поклеп. Не зря ты мне сразу же понравился. Верю и тебе и твоим ребятам. Уверен: разберутся и выпустят. Не дрейфь! Пойми: мы обязаны быть бдительными!..

По его распоряжению мне вбросили три огромных охапки душистого сена. Стало мягко и тепло, а следовательно, и веселей. Много значит чужое сочувствие! Жаль только: никого из моих ребят, как они того ни добивались, ко мне не допустили. На пару дней я стал «таинственным узником замка Иф» — в его миниатюре. А затем меня отвезли в какое-то «хозяйство» на окраине Дрездена.