Записки Флэшмена. Том 2.

— Но это все что именно я знаю, черт бы вас побрал! Она ни слова не говорила мне о планах — о, если бы она рассказала мне — я бы признался вам! Пожалуйста, сэр, ради всего святого, не позволяйте им мучить меня! Я этого не перенесу — и это не принесет тебе пользы, слышишь, ты — жестокий старый ублюдок, потому что мне не в чем сознаваться! О боже, да если бы я что-то знал, то уже сказал бы — если бы я только мог...

— Я сомневаюсь в этом. Более того, я уверен, что нет, — сказал он и, прислушавшись к словам и его тону, неожиданно очень мягкому, почти усталому, я бросил бормотать и уставился на него.

Генерал стоял навытяжку, и на лице его читалось не отвращение и презрение к моим причитаниям — это было почти сочувствие, даже с налетом оскорбленного благородства. Я не мог понять всего этого, пока, к моему огромному удивлению, он не продолжил все тем же тихим голосом:

— Вы слишком переигрываете, изображая труса, мистер Флэшмен. Вы пытаетесь убедить меня в том, что вы — жалкое, сломленное существо, для которого честь — пустой звук, ничтожество, которое сознается во всем, всех предаст при малейшей угрозе — на пытки которого поэтому можно не тратить времени. — Он покачал головой. — Но майор Броудфут не использует таких людей, да и сама ваша репутация защищает вас. Нет, вы не скажете ничего... пока боль не сведет вас с ума. Вы знаете свой долг, так же, как и я знаю свой. Это приводит нас обоих к позорным крайностям: меня — к проявлению варварства во имя спасения моей страны, а вас — к попытке изобразить труса, прием, вполне подходящий для политического агента, но которого никто не мог бы ожидать от человека, удержавшего форт Пайпера! Я очень сожалею. — Он пожевал губами и я не мог бы поклясться, что не увидел, как в его горящих глазах сверкнула слеза. — Я могу дать вам лишь час... прежде чем они начнут. Во имя Божье, используйте это время с толком! Отведите его вниз!

И он отвернулся, как сильный, но усталый человек, сказавший свое последнее слово. Но это было не так.

— Это не отговорки! — простонал я, когда меня стаскивали со стула. — Ты, чертов старый придурок, это все правда! Я не притворяюсь, черт бы тебя побрал! Клянусь! Я не могу рассказать тебе того, чего не знаю! О, Иисусе! Пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня в покое! О, милосердия... ты, старый стервятник! Неужели ты не видишь, что я говорю правду!

Между тем меня уже протащили через сад к заднему входу в дом, протолкнули через низенькую, обитую железом дверь и по невероятно длинной лестнице сволокли в глубины огромного подвала, — в настоящий сырой склеп, со стенами, сложенными из грубо обтесанного камня с одним лишь маленьким оконцем в дальнем углу. Ужасное зловоние встретило нас и когда наик зажег факел на подставке у подножия лестницы, источник этой вони стал ясен со всей ужасной очевидностью.

— Так ты устал, дагхабази-сагиб[640]? — крикнул рябой. — Тогда смотри — у нас есть отличная кровать для твоего отдыха!

Я взглянул и меня чуть не вырвало. В центре, на земляном полу стояла огромная прямоугольная жаровня, в которой под слоем пепла тлел древесный уголь, футах в трех над ней была закреплена железная решетка, напоминающая ложе — с кандалами для ног и зажимом для головы. Посмотрев на меня, наик просто зашелся смехом и, взяв длинную кочергу, прошел чуть вперед и приоткрыл два маленьких вентиляционных отверстия по обеим сторонам жаровни. Древесный уголь рядом с ними начал разгораться все ярче.

— Понемногу нагнетаем воздух, — торжественно проговорил он, — и медленно поднимаем жар. — Он положил руку на решетку. — Сперва легкое тепло... но через час станет еще теплее. Дагхабази-сагиб почувствует это. Может быть даже у него развяжется язык. — Он отложил кочергу. — Положите его на кровать!

Я не могу описать весь этот ужас. Я даже не мог стонать, когда они потащили меня вперед и бросили на этот дьявольский рашпер, защелкнув оковы на моих запястьях и лодыжках таким образом, что я оказался лежащим на спине, и мог только корчиться на ржавых прутьях — а потом этот копченый демон поднял с пола пару кузнечных мехов, ухмыляясь от дикого наслаждения.

— Когда мы вернемся, тебе будет немного неудобно, дагхабази-сагиб! Потом мы откроем дырочки немного больше — твоего пунка-валлу поджаривали долго — несколько часов — не так ли, Джан? О, прежде чем начать поджариваться он много наговорил... а потом, думаю, ему просто было нечего сказать. — Он наклонился, чтобы рассмеяться прямо мне в лицо. — А если тебе будет скучно, мы можем ускорить дело — вот так!