Записки русской американки

Эмигрантской темой Аксенов заинтересовался до нашего знакомства. В 1972 году Овидий Горчаков, Григорий Поженян и он написали пародийный шпионский роман «Джин Грин – неприкасаемый: карьера агента ЦРУ № 014», взяв смешной коллективный псевдоним Гривадий Горпожакс. Героя романа Грина (сын белогвардейца Гринева), воевавшего во Вьетнаме, засылают в СССР – родину предков, где он проникается ностальгией. В Лос-Анджелесе мы с Васей много говорили об этом чувстве, о первой эмиграции, о том, что в 1960-е годы он надеялся на либеральные изменения в Советском Союзе. Теория «конвергенции», постепенного сближения СССР и Запада, в том числе – ввиду угрозы термоядерной войны, была сформулирована в 1944 году Питиримом Сорокиным, знаменитым русским социологом-эмигрантом, основателем кафедры социологии Гарвардского университета. Согласно этой теории, СССР должен был стать более либеральным, а Запад – более социалистическим; в результате должна была возникнуть социально-экономическая система, совмещающая принципы капитализма и социализма. В «Острове Крым» об аналогичном сближении под пародийным лозунгом «Сосу-сосу» (мирное сосуществование), или «Общей судьбы», мечтает Андрей Лучников.

В конце 1960-х, на фоне продолжавшегося экономического и социального развития обеих систем, принципа конвергенции придерживался Андрей Сахаров[389]. Незадолго до вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 году в сам– и тамиздате появились выдержки из его «Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», написанных во время Пражской весны. Помнится, в 1973 году Аксеновы пошли к Васиному старому приятелю на встречу с Сахаровым, а я осталась с их двенадцатилетним сыном, тем самым Алешей, который развлекал меня телесериалом «Семнадцать мгновений весны». Этим воспоминанием я поделилась на вечере памяти Аксенова в Доме русского зарубежья (2012). Имя Штирлица, которого Аксенов назвал советским Джеймсом Бондом, упоминается в «Острове Крым», а с Бондом сравнивается Андрей Лучников.

Оставаясь западником, Аксенов в своей крымской фантазии-фантасмагории выразил разочарование в идее конвергенции. Любопытно, что виновником постигшей остров катастрофы является альтер эго автора, Андрей Лучников, а не советский «куратор Крыма» Марлен Кузенков, поклонник крымской утопии. Раньше Кузенков казался мне провозвестником перестройки, эдаким Горбачевым. Сегодня, после присоединения Крыма Россией, его слова о возможном референдуме на острове кажутся пророческими: «Что касается Запада, то в стратегических планах НАТО Крыму сейчас уже не отводится серьезного места, но тем не менее действия натовских разведок говорят o пристальном внимании к Острову как к возможному очагу дестабилизации. Словом, по моему мнению, если бы в данный момент провести соответствующий референдум, то не менее 70 процентов населения высказалось бы за вхождение в СССР»[390]

. Сегодня сам Крым Запад тоже не интересует, но в контексте русско-украинского кризиса[391] «пристальное внимание» к крымскому референдуму и последовавшей за ним аннексии имеет место. Знал бы Аксенов, что в своем романе предскажет это «воссоединение», а лидером крымской партии «Русское единство» будет его однофамилец Сергей!

В «Острове Крым» пародиен не советский чиновник, а любимый герой автора, супермен и западник. Корни «Союза Общей Судьбы», однако, следует искать не только в теории конвергенции, но и в староэмигрантском «наведении мостов» и примирении с Советской Россией в эпоху нэпа: в сменовеховстве, национал-большевизме и евразийстве, в первую очередь – у главного идеолога национал-большевизма Николая Устрялова, для которого нэп знаменовал собой возрождение могущества России[392].

Моя мать, поклонница ранней прозы Аксенова, познакомилась с ним вскоре после публикации «Острова Крым» в «Ардисе»[393]

(1981). Я просила не высказывать ему своих критических соображений, но она не удержалась: ее задели слова Андрея Лучникова о «бездарном бароне Врангеле» и «баронском рыле… на наших деньгах»[394], ведь у нас в семье Врангель был в большом почете. Возмущение мамы вызвало также поведение врэвакуантов, в том числе языковое, особенно образ старшего Лучникова, участника Ледяного похода, и его рассказ внуку о своем «самом остром сексуальном переживании»: во время Гражданской войны приглянувшаяся ему смолянка запросто «подняла юбку» в тамбуре поезда и они долго занимались сексом. «Никогда ни до, ни после я острее не чувствовал физической любви», – говорит дед[395]. «Вместо „подняла юбку“, – прокомментировала мать, – можно было хотя бы написать, что «она ему отдалась». И вообще – наши отцы так с внуками не говорили, а те таких вопросов не задавали. И до чего неподходящее здесь слово „милейший“ как обращение деда к внуку». Аксенов стоически выдержал критику и сказал: «Единственное утешение в том, что Вы, Татьяна Александровна, не собираетесь написать рецензию на мой роман».