Записки заключенного

"Заочницами" периодически «делились». Видимо, это было связано с тем, что к общению с ними, как и к ним самим, всерьез не относились. А как можно всерьез относится к чему-то абстрактному, чего никогда не «щупал» и вряд ли когда-нибудь «пощупаешь»? Конечно, не все зеки так поступали, но многие.

– А ты видел хотя бы одного зека, который бы серьезно относился к "заочнице"? – спросил я второго своего товарища, отсидевшего одиннадцать лет в разных зонах.

– Нет, – твердо ответил он. А потом задумчиво добавил: – Хотя, если счастье настоящее, то им стараются не делиться, поэтому, возможно, кто-то серьезно и относился, и у него даже что-то получилось, но он просто об этом не рассказывал…

Глава XVII

Портреты в интерьере

В большинстве своем в зоне сидят преступники. Но в лагере об этом забываешь. Видишь перед собой обычных людей, которые шутят, злятся, читают, ругаются… А потом вдруг вспоминаешь, что твой очень хороший знакомый, прекрасный человек, на которого всегда можно положиться, ненароком убил двоих. А вон тот, в общем-то, отличный парень, рассказывающий смешной анекдот, забил до смерти свою жену…

В зоне отношение к преступлениям меняется. Начинаешь разделять уголовные статьи на «здоровые», понятные: за убийство, кражу, грабеж, экономические и другие «традиционные» преступления (совершившие их – в принципе, обычные люди), и на «больные», "нездоровые", сесть за которые может только человек с отклонениями: изнасилования (особенно малолетних), людоедство и прочие вещи, дикие даже для зеков. Эти преступления накладывают отпечаток на совершивших их людей.

Кис-кис-кис

К нам в камеру (дело было еще в СИЗО) завели мужика лет под тридцать. Слегка прибитого вида, тихий, неразговорчивый, щуплый, он создавал впечатление немного дефективного. Я к тому времени сидел еще недолго, но как-то сразу почувствовал – «нездоровая» у него статья.

И вот этот мужик был именно с таким отпечатком "больного преступления". У него спросили: "За что сидишь? " «Изнасилование», – скромно ответил мужик. Этому никто не удивился. Потом оказалось, что изнасиловал он несовершеннолетнюю. А когда у него взяли почитать документы по делу, выяснилось…

Выяснилось, что он изнасиловал семилетнюю соседскую дочку. Мужик прятался в кустах, и когда девочка вышла, начал мяукать. Ребенок, думая, что это котик, позвал его, и пошел на звук. Зашел в кусты, и все… Жизнь у девочки сломана.

Его хотели сразу «опустить», ну, или хотя бы побить, но сидевший с нами «строгач» (зек, имеющий более одной «ходки» в зону, который был главным в камере) сказал, что торопиться не стоит. Во-первых, милиция это не приветствует, во-вторых, речь все-таки идет о судьбе человека, ну и, в-третьих, насильник получал передачи, которые у него отбирались и съедались (его, естественно, тоже угощали).

Я тогда только начинал сидеть, был морально чист, и поэтому не мог есть его продукты. Не из-за того, что было жалко его жену, собиравшую передачи (да, у него была жена, которая не могла решить – разводиться с ним или нет), а потому, что он мне был противен как человек, и все его вещи казались грязными. Конечно, если бы эта ситуация произошла позже, через несколько лет, меня бы эти вопросы не волновали.

Насильник же тихо сидел, разгадывал судоку, потом переписывал их в тетрадь и снова разгадывал. Однажды я проснулся от того, что наш «строгач» бил его за то, что тот ночью курил. А через несколько лет в зоне я встретил парня, который заехал в эту камеру после меня. Насильника все-таки «опустили»…

Любовь и печь

Это был единственный насильник, «опущенный» за мой срок. В принципе, насильники чувствовали себя в зоне нормально, конечно, кого-то могли сделать уборщиком или «конем» (прислугой), но, если насильник был более-менее наглым, то как-то все сразу забывали, по какой статье он сидит. Ну и милиция, естественно, не давала их в обиду.

В соседнем отряде сидел мужик – мразь первостатейная. Даже не общаясь с ним, а просто мельком глянув, понимал – редкостная сволочь. Был он в прошлом милиционером, поэтому администрация не давала его в обиду. А сидел за то, что изнасиловал и спалил свою падчерицу.

И, знаете, что? Он чувствовал себя прекрасно, ходил за газетами в библиотеку, получал отличные передачи с воли и периодически ругал молодежь, смотревшую клипы, называя ребят извращенцами. Несколько раз ему били лицо, но это было редко, и тех, кто это делал, быстро сажали в ШИЗО (штрафной изолятор). Ушел он на "домашнюю химию", оставив в зоне пять лет. Ни до, ни после, на моей памяти, с таким огромным сроком на "домашнюю химию" не уходили.

Опасный «ботан»