Заповедь

— Не успел, — сказал он явственно. — Ничего не успел.

— Успел ты, успел, многое успел, — сказал Хамат. — Батырбек и за мельницу плату требовал. А мы жить будем по другим законам. Так что многое ты успел, многое, наш брат Кирилл...

Зарема выпрямилась...

— Кирилл, — сказала она, — ты вложил в душу горянки веру... — И поклялась: — Я выполню твой наказ — поеду учиться и стану врачом, стану!..

Умар и Касполат подняли Кирилла, отнесли его в хадзар, положили на кровать. Дунетхан бросилась за своими травами. Но они уже не понадобились. Кирилл умер, не приходя в себя. И тогда Умар заплакал. И никому не было стыдно, что он не сдержал себя... И все удивленно смотрели на Зарему, которая молча и сурово стояла возле кровати и не спускала глаз с лица Кирилла, с каждым мгновением становившегося все более и более незнакомым...

***

... Шестеро братьев Тотикоевых столпились тесной кучкой возле валуна. Пятидесятичетырехлетний Махарбек, после гибели Батырбека оказавшийся за старшего, подавленно смотрел в землю. Васо, недавно справивший свое пятидесятилетие, гневно сверкал глазами, готовый безоружным броситься на любого, кто осмелится хоть словом обидеть Тотикоевых. Дабе выжидающе поглядывал на старших братьев: мол, от вас зависит, как нам повести себя. Мамсыр, Салам и Тузар, как и положено младшим, стояли позади, ошарашенно озираясь по сторонам, с болью в сердце прислушиваясь к голосившим старухе-матери Кябахан, сестрам Венере и Афасе, снохам...

Людям вспомнились обиды, нанесенные Тотикоевыми, унижения, которые приходилось переносить из-за их ненасытной утробы. Один случай тянул из глубин памяти второй, третий, они выстраивались нескончаемой чередой, требуя отмщения. Душу заполняла ненависть к Тотикоевым и к их подпевалам Кайтазовым. Пользуясь их услугами, Тотикоевы держали их на расстоянии, не позволяя переступить последнюю грань. Вот и в тот день хотя пятеро братьев Кайтазовых и находились возле валуна, но Тотикоевы все-таки умудрились отделиться от них невидимой стеной и стояли сами по себе. Ну а Кайтазовы, в свою очередь, не обращали никакого внимания на одиноко застывшего на берегу реки Тембола Гагаева, примкнувшего к Тотикоевым и оказавшегося врагом своей родни. Дзамболат, глядя на сына, тяжело вздохнул:

— Вот как обернулась к тебе, сын, жизнь: ушел за счастьем, а оказался в стане заклятого нам, Гагаевым, врага.

Тотикоевы... С этой фамилией у жителей Хохкау связано немало невзгод и огорчений. И когда Мурат поднял руку и сказал: «Теперь все вы, земляки, убедились, что Тотикоевы — враги, контрреволюционеры», — аульчане поняли: наконец-то наступил день расплаты.

— Жестокие люди! — поддакнул Хамат.

— Мы сегодня же отправим их в долину, где суд решит, как быть с ними, — объявил Мурат.

— Веди их в тюрьму, Мурат, веди, они заслужили наказание, — закивал головой старейший аула и поднял палку. — Но младшего из братьев Тотикоевых — Тузара — оставь...

Все невольно глянули в сторону Тотикоевых. Тузар, как младший из них, не привык к вниманию аульчан и, зардевшись, заморгал, услышав свое имя.

— Как оставить? — не поверил слуху Мурат. — Позволить ему избежать суда?!

— Оставь его, Мурат, оставь, — повторил Хамат. — Молод он еще, несмышленыш. Не от своего ума его поступки.

— И в руках Тузара была винтовка, и он целился в нас!

— Почему Тотикоевы об этом не думали, когда брали в руки оружие? Не тебя ли, Хамат, не твоего ли брата и племянника, не моих ли отца и братьев Умара, Касполата и Урузмага полчаса назад Тотикоевы и Кайтазовы собирались расстрелять?

— И убили бы, не подоспей ты вовремя, — кивнул бородой Хамат.

— Как же ты смеешь просить за них, Хамат? — закричал Умар. — Тотикоевы хотели нас самосудом, а мы не убийцы — отвезем их на равнину.

— Правильно! Всех их надо судить! — поддержал его Касполат.

— Неправильно! — гневно вмешался в спор Дзамболат. — Чем же мы отличаемся от Тотикоевых, если на жестокость ответим жестокостью? Не бессердечию учил я тебя, Умар. Огорчаешь ты меня сейчас, очень огорчаешь, Касполат...

Тузар поежился — столько шума из-за него. Два его брата, Батырбек и Агуз, лежат на земле мертвые, через какой-то час Махарбека, Васо, Дабе, Мамсыра, Салама увезут в долину, чтобы судить, а его, Тузара, прощают?! Даруют ему свободу?

— Агубе! Где ты, Агубе, сын Махарбека Тотикоева? — раздался голос Дзамболата. — Где же? Покажись...

Вперед вышел двенадцатилетний подросток, растерявшийся от пережитого в этот злосчастный день, видевший своими глазами гибель четырех человек, среди которых были два его дяди. Любимец отца, худой, длинношеий, с темным пушком на верхней губе, он с детства рос неженкой, ему редко давались поручения по хозяйству. И если его сверстники, с малых лет познавшие физический труд, росли крепкими подростками, то Агубе рядом с ними выглядел болезненным, слабым.

— Разве он сможет вести хозяйство? — спросил Дзамболат. — Не сможет. А значит, быть тому, что предложил Хамат!

Махарбек вытолкнул вперед Тузара, сказал презрительно:

— Один наказ тебе, счастливчик: чтоб все живы были.

Никто из братьев и не взглянул на Агубе и Тузара...