Заповедь

Я хотела указать, где он. Но неожиданная мысль заставила меня умолкнуть. Я ведь знаю, кто такой Дзабо. Почему я должна помогать ему? Нет, пусть сам ищет. Мне до вас дела нет. Я сама по себе, вы сами по себе. У меня свои дела, у вас — свои... Подумала: если плохие люди ловят человека, то вряд ли он на них похож. И пожалела его. Подвела я этого незнакомца. Пистолет его в обрыв сбросила. Теперь он безоружен против них. От таких, как Дзабо, пощады не жди. Что же делать? Предупредить бы, что ищут его, что ему скрыться надо.

Накормив Тамурика, я направилась к обрыву. С кручи кричала русскому, что его ищут. От моего крика мертвый бы поднялся, но русский не шевелился и лежал без сознания. Да не умер ли он?! Осмелев, я приблизилась к нему, толкнула рукой. Незнакомец продолжал неподвижно лежать. Тогда я склонилась над ним, торопливо перевернула на спину, притронулась к лицу — теплый...

Я презирала себя за то, что отказалась от клятвы, что так упорно повторяла все эти годы одиночества. Я твердила, что никто и ничто не заставит меня встретиться с людьми, что я буду жить только для своего ребенка. И вот первое же испытание — и я не выдержала. Сперва успокаивала себя тем, что поступила так из сострадания. И волокла незнакомца, напрягая все силы, не для того, чтобы отомстить Дзабо, а потому, что не могла допустить смерти этого беспомощного, потерявшего сознание от боли в сломанной ноге и от голода незнакомца.

Я снимала повязку с его ноги, обложенной травами, и прощупывала, как учила мать, сломанные кости, проверяя, правильно ли они срастаются, неторопливо и осторожно пробегая пальцами вдоль уложенных справа и слева оструганных веток. Убеждаясь, что все идет хорошо, что травы скоро вылечат незнакомца, я теплела душой, взгляд скользил по заросшему лицу русского без обычной неприязни.

Шли дни. Русский повеселел. Теперь он возился с малышом, играл с ним, старательно учил малыша произносить свое, непривычное для горского слуха, имя. Потом, когда Кирилл стал подниматься с нар, у него появились обязанности. За огнем в печи раньше наблюдал Тамурик, и ему сильно доставалось от меня, если огонь гас из-за того, что он забывал вовремя подкладывать дрова. Но их было мало, приходилось топить хворостом, огонь быстро съедал его, печь гасла, в жилище становилось холодно.

Тамурик вздохнул с облегчением, когда увидел, что дядя взял эту заботу на себя. Малыш, притащив в пещеру хворост, мог теперь заниматься чем хотел. Рана затянулась. Кирилл медленно побрел в сторону родника. Потом вылазки участились. Иногда он брал с собой Тамурика. По возвращении изумленный, ошарашенный малыш на мои расспросы отвечал, что видел много дядей. Очень много, и все они слушали дядю Кирилла. А он говорил, смеялся, сердился, убеждал, спорил... Мне не нравились эти походы, но разве можно вмешиваться в дела мужчин? Я гадала: что Кирилл рассказывает горцам? И однажды не выдержала, пошла следом за ним, да так, чтобы не заметил.

Хамат, Иналык и Дзамболат ждали Кирилла на берегу речки. Я по-над отлогим обрывом пробралась к ним, притаилась. Они находились как раз над моей головой, и все было хорошо слышно. Каждое слово. Хамат переводил то, что говорил Кирилл. Он упрекал горцев за неверие в свои силы, убеждал, что надо поскорее отнять земли у Тотикоевых и Кайтазовых и раздать бедным. А аульчане мялись нерешительно, твердя, что под Батырбеком все ущелье ходит и он землю без кровопролития не отдаст. Кирилл горячился, предлагал всем объединиться, уверял, что скоро всех богачей изведем под корень... Иналык, посмеиваясь, сказал ему: «Одному не под силу было ягненка тащить, а он взвалил себе на плечи тушу быка. О тебе говорю, Кирилл. На палку опираешься, а ищешь подпорку всей вселенной!» Кирилл вежливо подождал, пока у старца прекратится приступ смеха, серьезно и очень твердо заявил: «И найду, вместе с вами найду!»

Вчера в полдень я отправилась за водой к роднику. Торопливо сбежала по дорожке к большому камню, возле которого осенью нашла Кирилла, и вдруг издали заметила группу всадников, направлявшихся в аул. Я едва успела укрыться за камнем, как мимо проехали, подгоняя связанных веревками Умара и Кирилла — черкеска на старшем из братьев Гагаевых была порвана, у русского из разбитого носа текла кровь, — Батырбек с братьями, Дзабо с сыновьями. «Безрогий баран вздумал драться с рогатым и ушей лишился, — хохотал Батырбек, по-турецки сидя в седле. — Тебе говорю, Умар. Зачем ты с красными связался? Что у тебя с ними общего?» «Мечта у нас одна. И вот еще,— Умар поднял руки, — веревка общая... »

Я устремилась к пещере. Скорее, скорее!.. Но что это? Почему ноги не несли больше домой? Почему стало тяжело бежать? Почему я повернула к обрыву? К тому самому, где лежал пистолет, который я столкнула в пропасть. Сейчас бы этот пистолет Кириллу и Умару — и они спасутся... Что со мной? Не могу примириться с мыслью, что они будут лежать мертвые на земле?! Не могу, потому что они добрые! Да, они добрые! А добрый не должен умирать! Добрый должен жить...

***