Заповедь

— Знаю: ты точно брат Зареме, и обращаюсь к тебе как ее брату, — сказал Николай и провел ладонью по горлу. — Люблю ее вот так! Приколдовала она меня еще в тот день, когда я ее у милиции отбил с зажатой в кулачке травкой. До сих пор удивляюсь, как ей удалось девчушку спасти?! Так вот, я каждое утро начинал с того, что спрашивал у Марии, как там чернобровая. А потом зачастил в квартиру Марии... И на рабфак заглядывал, и в институт... Так что у меня это чувство давно зародилось — не каприз случайный... — увидев, что лицо Мурата окаменело, поспешил заверить: — Не волнуйся: от учебы ее не оторву. Помогать буду и по хозяйству. На руках буду носить. Отдай за меня!

Мурат отвернулся: боялся, что друг услышит, как яростно бьется его сердце, как отчаянно пульсирует кровь в висках, ища, где бы прорвать вену, вырваться наружу... Он понимал, что должен что-то сказать Николаю. Но почему не хватает воздуха? Почему в комнате стало вдруг темно? Куда девались силы в могучем теле? Мурат с трудом выдавил из себя:

— Она?

— Тоже любит, — уверенно заявил Гринин, не подозревая, что его слова пулями вонзились в грудь горца.

— Любит, — попробовал на вкус слово Мурат и убедился, как горько оно может быть, и опять повторил, словно не веря, что оно существует, это слово, и обращено к другому человеку: — Любит... От дыма убегал и в огонь угодил! — вырвалась у Мурата осетинская пословица.

— Что? — озабоченно спросил Николай. — Ты вроде по-своему сказал?.. Может, я не так поступаю, как по-вашему положено? Ты скажи — я научусь.

— Согласилась?

— В том-то и беда! — огорченно сказал Гринин и поведал, что произошло...

Беспокоясь за исход экзаменов Заремы, он позвонил профессору Токмакову, и тот обратился к нему с просьбой повлиять на Дзугову: «С ее способностями необходимо поступать в аспирантуру... При той, другой жизни я не настаивал так упорно на научной деятельности показавших себя способными студентов, потому что считал, что каждый человек сам выбирает себе поле деятельности. Но теперь я понял высшую цель науки — давать благо всему человечеству, и становлюсь жестоким: таланты должны трудиться ТАМ, где дадут наивысшую пользу обществу, — и засмеялся: — Видите, и старый интеллигент капиталистической закваски стал марксистом-фанатиком!»

И тогда Гринин решился. Собственно, он давно мог задать этот важный для него вопрос Зареме, но не был уверен, имеет ли право просить ее не возвращаться в аул, который направил ее на учебу. Просьба профессора Ивана Ивановича Токмакова меняла дело. И вот он, слегка побледнев, стоит перед Марией и Заремой и слышит свой оробевший голос: «Сегодня не просто пришел. Дело есть... » Мария усмехнулась: «За стол, пожалуйста, Николай Петрович. Нынче у нас царский обед — мясо». «Ну?!» — благодарно поддержал ее восторженно-приподнятый тон Гринин. Он вытянулся на стуле, серьезно заявил: «Пока дело не порешим, к угощенью не притронусь». «И то верно, — промолвила Мария. — Сразу и выясним, какие дела секретарь решает вне кабинета. Садись, Заремушка», — она силой усадила горянку рядом с собой.

Втроем они на минуту замерли за столом. Гринин побарабанил пальцами по столу, покосился на Марию и бросил на поникшую горянку несмелый взгляд: «В общем, я сватать пришел». «Мне ответ давать? — посерьезнев, спросила Мария Зарему и поднялась с места. — Не хочется огорчать хорошего человека. Да цели у нас разные. Мы учиться хотим. Самое трудное прошли — освоили. Одну гору покорили. А рядом другая, повыше, и с нее — больший простор. Хочется и на нее взобраться. Интерес взыгрался, — развела она руками, точно извиняясь перед Грининым. — А тут все бросай». «Почему же бросай?» — рассердился Николай Петрович. «Муж в доме — это стирка, обеды да утюжка, — пояснила Мария. — Все время на это уйдет. А мы хотим все узнать, что написано про нашу науку. Свои мысли есть. Не прочь ими поделиться». «Не стану мешать — делитесь», — усмехнулся он. «На это годы нужны», — нахмурила брови Мария. «Ну, уж раз пошел у нас такой разговор — через переводчика, — заулыбался Гринин, — то скажи, Мария, ей: женщине одной нельзя, камней в пути много — и не каждый обойти». «А у нас крылья появились, — возразила Мария. — Знаем, зачем живем. В горах говорят: когда летишь, камень не помеха: внизу остается, — и напомнила: — Сын у нее». «Скажи ей: сыном и мне будет». «Вот теперь все сказала, — удовлетворенно вздохнула Мария. — Потом поздно будет, лучше сразу выяснить. Твое слово, Зарема. Сама видишь: и наукой сможешь заниматься, и семья будет».

Но Зарема молчала и не отрывала взгляда от стола. Лицо ее стало совсем чужим, отрешенным. «Все ясно, — обронил Гринин. — Жених не мил». «Ничего не ясно! — закричала Мария. — Объяснись, Зарема». «Со мной лукавить не стоит, — сказал он, — кто ходил врукопашную — все выдержит».

— Но Зарема упрямо не отрывала глаз от стола, потом встрепенулась и, блеснув слезой, скрылась за дверью, — горестно завершил свой рассказ Гринин. — Молча ушла...