Заповедь

К наркому пришли отец и пятеро сыновей. Пришли, чтобы решить многолетнюю тяжбу. Вошли в кабинет и сели — отец по одну сторону стола, сыновья по другую. Младшему — ему едва четырнадцать — не хватило места слева, так он не сел рядом с родителем — перетащил стул со стороны отца на противоположную, чтоб оказаться лицом к лицу с ним. Старик растерянно разводил руками, а сыновья упрямо клеймили его подлецом и убийцей. Да, да, он ушел из родного дома, оставив на руках жены пятерых детей. Ушел к женщине тогда, когда старшему было столько лет, сколько младшему сейчас. Ушел, сократив тем самым жизнь матери сидящих за столом молодцов... А через тринадцать лет вновь постучал в ту дверь, которую яростно захлопнул за собой, будучи уверен, что больше никогда в нее не войдет. Но судьба распорядилась по-своему, и вот ему, уже старому и больному, выгнанному той самой, из-за которой он бросил детей и жену, пришлось проделать обратный путь... Но дети, испытавшие голод, холод и муки души, не захотели его впускать в свою большую семью. И тут старик вспомнил, что дом записан на него, и суд решил, исходя из существующих законов, что отец имеет право на шестую часть дома. А всего у них пять комнат, и никто из сыновей не желает жить с таким отцом. У четверых старших сыновей уже свои семьи, у пятого комната вдвое меньше любой другой. И места отцу никто не выделяет. А отец упрямо твердит: «Суд присудил — так и будет. Суд присудил — значит, имею право... »

Они пришли, чтобы нарком рассудил их, но слушать его не слушали, бросая друг другу оскорбления и угрозы. И продолжалось так до тех пор, пока доведенный до гнева Мурат не выхватил кинжал и не пригрозил, что отрежет язык тому, кто вымолвит хоть слово. Все умолкли, но ссора продолжалась: теперь сыновья молча показывали кулаки, а отец водил от одного лица к другому фигурку из трех пальцев, что в просторечье именуется кукишем.

Суд Мурата был краток. Виноват отец? Конечно! Должен он нести страдания? Конечно! Является он им отцом? Не станешь отрицать — все похожи ликом на старика. Должны дети заботиться о родителях? Должны, какими бы те ни оказались. И нарком нашел парадоксальный выход. Раз они не желают обменять дом, пусть отец живет поочередно то в одной комнате, то в другой, то в третьей... Таким образом, с одной стороны, каждый из них отдаст долг свой родителю, а с другой стороны, и отец понесет известное наказание... «Какое же наказание?» — закричал самый нетерпеливый из них — младший сын. «Как какое? — удивился Мурат. — Это же подумать: каждый день брать в руки свою постель и кочевать в соседнюю комнату, где тебя тоже не ждут, где тебя тоже проклинают... Легко разве?» — Так решил нарком, и сыновья и отец ушли притихшие, задумчивые и смирившиеся: они поняли, что от отца так просто не отмахнешься, родитель же еще раз почувствовал совершенную им низость. «Пройдет год-два, и простят они его, примут в семью... — сказал Мурат Глаше и неожиданно добавил: — А жаль!»

С одними посетителями Мурат был резок, с другими — мягок, одним искренне желал помочь, с другими и разговаривать не хотел. И отношение к каждому определял через минуту-другую после начала беседы.

Тот день начался необычно. Было уже восемь часов утра, а нарком все еще не появлялся. И домашний телефон не отвечал. Случилось что? Глаша разволновалась. Стала успокаивать себя мыслью: произойди что, в первую очередь в наркомат сообщили бы. Но где тогда Мурат Дзамболатович? И что делать руководителям, вызванным на совещание? Вон их сколько набилось в приемной... В половине девятого Глаша решилась отпустить людей...

Через час резко распахнулась дверь, и на пороге застыл Мурат. Гневный. Рука до боли сжала рукоять кинжала. Нарком провел взглядом по приемной. Глаша растерянно поднялась с места:

— Я не знала, где вы были, и...

— Где был я?! — он яростно хмыкнул и резко дернул дверь кабинета; сев за стол, обхватил голову обеими руками, застонал.

— Что случилось, Мурат Дзамболатович? — испугалась Глаша. — Что?!

Он глянул на нее, и она увидела в его глазах великую скорбь.

— Случилось! — выдохнул он дрожащим голосом. — Я... проспал!

— Что? — не поняла она сразу.

— Проспал! — зарычал он. — Проспал!

— Бывает, — облегченно вздохнула Глаша.

Точно пружина подбросила наркома. Он протестующе закричал:

— Не должно бывать! — и приказал ей: — Садись! Пиши! «Приказ по наркомату»... Дальше число, месяц, год, город, как положено. Теперь так: «За серьезное нарушение дисциплины наркому Гагаеву Мурату Дзамболатовичу объявить строгий выговор. Предупреждаю... » Почему не пишешь?

— Да не бывает так, — развела руками Глаша. — Сам себе выговор?..

— Другим давал выговоры — себе почему не должен? Проспал — получай свое! Не спорь, Глаша! Иди отпечатай! Да поскорее!..

Прочитав приказ, Татари округлившимися глазами уставился на Глашу.

— Этот приказ нельзя обнародовать. Не дай бог, кто-нибудь узнает — засмеют нашего наркома.

Татари был бы не Татари, если бы в ответ на возражения наркома не нашел убедительный довод: