Заповедь

— Им виднее. Пусть избирают, кого считают нужным. Но... — Он шагнул вперед и обратился к народу: — Я рад, что вы уважили просьбу Мурата. Откровенно говоря, и я хотел обратиться к вам с таким же предложением.

Все зашумели, зашептались, мол, обком намеревался снять Мурата, а он опередил власти, сам напросился на уход...

Скиф уловил этот слушок и энергично возразил:

— Нет, нет... Мы не собирались освободить Мурата, потому что он стал неугоден обкому. Наоборот: у нас к нему будет очень лестное предложение... Не знаю, чем он обосновал свое намерение покинуть пост председателя сельсовета.

Мурат вскинул голову, решился:

— Раз и тебе, дорогой Скиф, важно это знать, то не стану скрывать, скажу... — И, глубоко вдохнув воздух, бросил в толпу одну лишь короткую фразу: — Сколько люди ни работают, а счастья нет и нет, и не могу я обещать им, что скоро будет...

Дауд оторопел от его слов, протестующе отмахнулся, но Кайтиев и бровью не повел и тут же подхватил его мысль:

— А откуда ему, счастью, взяться здесь, в этой поднебесной глуши?.. Вот и мы в обкоме озабочены тем, что многолетний и тяжкий труд ваш не ведет к достатку... Взвесили, как и почему так получается, и пришли к выводу, что следует вам помочь. Сюда, в глухомань, и электричество не скоро придет, и радио нет, и земли у вас не хватает... В таких условиях разве можно мечтать о счастливой, достойной жизни?..

— Что же нам делать? — выкрикнул Хамат.

— Обком и об этом подумал. И принял решение: выделить вам всем хорошие, отборные земли в долине, в Ногунале, где уже прекрасно устроились переселенцы из вашего аула... Всем дадим ссуду на обустройство на новом месте, стройматериалы... А Хохкау как бесперспективное поселение прикрыть...

Вот и прошу я вас, уважаемые горцы, обсудить сейчас это предложение и дать мне ответ...

... Уже за столом, в хадзаре Гагаевых, удовлетворенный ходом обсуждения и решением горцев, Скиф сказал:

— Это прекрасно, что всем аулом хохкауцы решили перебраться в долину... Правильно поступают...

— Все, да не все, — уклончиво ответил Дзамболат. — Мне в мои годы о другом переселении надо думать...

— Ну, это вы бросьте, — ободряюще улыбнулся Скиф. — Вы еще много-много лет будете у нас за столом за старшего сидеть...

— Я, дорогой гость, потому не выступил, что не хотел против твоего предложения высказываться... Но знай: я не поменяю Хохкау на Ногунал... Нет, не поменяю, — закивал Дзамболат.

— А не трудно ли вам, уважаемый Дзамболат, в ваши годы по горам лазать? — спросил вкрадчиво Кайтиев. — И выбор у вас иной, чем в Ногунал. Не желаете ли вы перебраться в город Владикавказ? И вы, и ваша жена, и Мурат?

— В город? Да кто нас там ждет? — удивился Дзамболат. — Где мы жить-то будем?

— Найдется, — загадочно улыбнулся Кайтиев. — И для вас, и для всей семьи там просторнее будет, чем здесь...

— А Касполата здесь оставим? — уточнил Дзамболат.

— Можете и Касполата с его семьей тоже взять с собой...

— Вы серьезно говорите?

— Серьезно, — перестал улыбаться Скиф.

Дзамболат окинул взглядом прислушивающихся к их разговору домочадцев и спокойно ответил:

— Спасибо, дорогой гость. Знаю, что власти у тебя хватает, чтоб пристроить всех нас в городе. Да не могу я оставить эти полюбившиеся мне горы, этот аул, приютивший меня в отчаянную пору моей жизни. Я с женой останусь здесь — это точно. И Касполату с его раненым легким нельзя спускаться в долину. Там разве воздух?.. Вдохни-ка нашенский... Чуешь, какой?.. Так что и Касполат с семьей здесь остается, — он посмотрел на Мурата. — Вот Мурат — другое дело. Душа его здесь мается... Не спрашивай причины — все равно не скажу... Но лучше, если он хотя бы на время покинет Хохкау...

***

Как ни интересно мне было жить под одной крышей с дядей Муратом, я несказанно обрадовался, когда увидел возвратившегося из ссылки отца и тот объявил мне, что приехал в Хохкау за мной. Я видел, что дяде было жаль отпускать меня, мы привыкли друг к другу, наши беседы по вечерам доставляли мне истинное удовольствие. Их будет не хватать и дяде, это я своим детским умом понимал. И моя радостная суета по сбору нехитрого мальчишеского скарба, где чуть ли не главную ценность представляли альчики, огорчала Мурата. Мне, конечно, надо было иначе себя вести: деловито и равнодушно, но я не мог пересилить себя. Одна мысль, что на следующий день я увижу и обниму мать, Езетту, Абхаза, заставляла губы само собой расплываться в улыбке.

Остались позади охи, ахи, плач матери, сестренки, брата, их восторженные возгласы по поводу того, как я здорово вырос и физически окреп. Я и сам размяк, увидев двухлетнюю сестренку Ларису, родившуюся уже там, в Сибири... Я вновь спал в комнатушке, в которой поставили две новенькие железные кровати с упругими пружинами: одна для меня, другая — у окна — для Абхаза.

Школа поразила меня своими высокими потолками, просторными коридорами. Это было единственное двухэтажное здание во всем Ногунале — и как этим гордились ребятишки и их родители... Борис настоял, чтобы нас с ним посадили за одну парту, и мы опять с раннего утра до темноты были неразлучны.