Заповедь

Милый дядя Мурат, позже ты мне поведал, как был изумлен этим неожиданным предложением, как старательно отбрыкивался от него и как вынужден был согласиться... И как ты был искренен в своем желании быть полезным людям на этом, никак не подходящем тебе и по знаниям, и по нетерпеливому характеру, и по совестливости посту...

***

Ни отец, ни мать, ни тем более я не догадывались, что творится в душе дяди Мурата. Отец, так тот просто завидовал ему, занимаемой им должности и широкой популярности, что ощутили мы и на себе... Зачастили гонцы в наш хадзар с приглашениями на свадьбы и кувды по всякому поводу. И отец уже не сидел где-то в конце стола, а его постоянно уговаривали занять место поближе к старшим. Когда в Ногунал наезжал Мурат, его встречали председатели и сельсовета, и колхоза, секретарь партячейки, почтенные седобородые старцы, накрывали столы у кого-нибудь из знатных людей селения, щедро поднимали тосты за наркома, его родных, друзей... И если дядя оставался на ночевку, он отказывался от всех предложений и направлялся в наш хадзар. Тогда я уступал ему свою кровать, а сам перебирался к Абхазу.

На какое бы короткое время ни приезжал в Ногунал дядя Мурат, он непременно находил час-полтора, чтоб побеседовать со мной. А если я делал уроки, он усаживался рядом на стул, и глаза его пристально следили за каждым моим движением... Иногда его губы произносили слово, выползшее из-под моего пера...

Ты, племянник, спрашиваешь, зачем я согласился стать наркомом, если меня тяготила эта должность... А кто меня спрашивал, хочу я или нет? Никто. Конечно, когда Кайтиев сообщил мне о своем намерении, я мог возразить, но... Самоуверенность подвела. Да и думалось: став наркомом, я как бы дотягиваюсь до Заремы. Пусть, мол, узнает, что и я не лыком шит... Не получилось из меня начальника... Да, племянник, не спорь, не могу я быть хицау. Начальником надо родиться.

И пришло решение: нет, не хочу я крутиться в этой безумной колеснице. Не хочу и не могу! Не желаю обманывать ни себя, ни других!.. И я взмолился:

— Послушай, Скиф, отпусти ты меня. Ну какой из меня нарком? Малограмотный я, не могу работать с людьми. С иными говорю точно на разных языках: слова произносим вроде понятные, а друг друга не понимаем. Вот лошадь — та понимает меня, и слов не надо. Посмотрю я на нее — сразу видно, какой у нее характер, чего от нее можно ожидать, в чем она нуждается... Скиф, поставь меня над лошадьми, там я справлюсь...

Скиф долго молчал. Честно говоря, устали от Мурата и в обкоме, и в правительстве. Придет к нему с просьбой проситель — ну он и бегает по начальству, все помочь ему желает наладить быт. А ну-ка, на всех просителей попробуй запасись средствами да жильем... Мурат и себя мучает, и руководство... Может, и в самом деле пристроить его где-нибудь на конезавод?..

— Просишься директором конезавода? — уточнил Скиф.

— Вот это по мне! — искренне обрадовался Мурат и заторопился: — Кому сдать печать наркома?..

И вновь дядя Мурат поразил нас. Гонцом печальной вести явился другой мой дядя — Урузмаг. Он приехал спозаранку, проведя всю ночь в пути, и с порога обрушил на нас новость:

— Умар! Ушел, ушел с наркома наш странный брат! По собственному желанию! И куда, думаешь?.. Директором конезавода! Ужас!.. Какой позор!.. Его поставили людьми руководить, а он пожелал хвосты крутить лошадям! Что за охломон?! Совсем ума лишился!.. Говорят, и когда его наркомом назначали, тоже вместо благодарности за высокую честь он отнекивался, возражал, ворчал, что это не его дело... — Он печально покачал головой: — Непутевый у нас с тобой брат, Умар... Непутевый!..

Урузмаг был взбешен и каждую встречу с Муратом начинал с вопроса: «Ну как, бывший нарком, с лошадьми работать легче?..» Угнетала его мысль, что брат сам, добровольно ушел с такой должности... И не верил, когда Мурат ему говорил, что охотно возится с лошадьми...

Теперь в мою дверь стучались не гонцы из районов, не просители со своими болячками, а ходатаи с заводов, фабрикшкол, клубов с одной просьбой: дать согласие на встречу...

Я не любил ходить на чествования, встречи и как еще называются эти мероприятия, на которых все ждут от тебя необыкновенного, всем хочется услышать такое, чего другой не знает, и каждый пытается составить свое, отличное от других, мнение и ковыряет, и ковыряет тебя вопросами. Скажешь неосторожное слово — позже доходит до меня моя же биография настолько искаженной, что кажется не моей, хотя и совпадают даты и названия населенных пунктов...

А вот с октябрятами и пионерами любил встречаться. Смотрят на тебя широко открытыми карими, черными, голубыми, синими глазками и восторженно, от души охают и ахают, весело смеются над смешными и такими опасными происшествиями, друг друга локтями подталкивают. И вопросы у них не с подковыркой, а вызваны искренним желанием уточнить, как же ВСЕ было. «С этой шашкой и ходил в атаку?» — спрашивает малыш и немедленно тянется, чтобы притронуться к ней, и счастлив, что не только видел шашку, которая рубила врага, но и трогал ее...