Защитники прошлого

– Эти мальчики и девочки не верят во Всевышнего – говорит он и мы понимаем, о ком он – Они верят лишь в себя и в винтовку в своих руках. Но это не страшно, зато Всевышний верит в них. Поэтому у них все получится.

Да, все верно, ребе. У них уже получилось. Ничего этого мы не произносим, ведь я и так сказал слишком много. Но у него тысячи вопросов и я читаю их в его глазах. Отстроили ли Храм? Возобновилось ли Божественное Присутствие на горе Мория? Как живут евреи? Ответов не будет и он это понимает…

Улица Купецка невелика и никто не видит, как мы выходим из дома номер семь. Карстен надевает фуражку и проверяет козырек. Эсэсовская форма ему явно идет, все же арийская кровь.

– Давно ли ты стал евреем? – спрашиваю я его.

– Уже минут пять – отвечает он и я вдруг понимаю, что это не шутка.

Куда теперь? Этот вопрос он читает в моих глазах и отвечает:

– Улица Милa, дом 18.

Что это за адрес? Не стоит здесь спрашивать дорогу: полиции не видно, а люди все равно ответят привычным "Не разумем". Но мы уже хорошо ориентируемся в Гетто, мы слились с его серыми домами и нам стала привычна гладкая, отполированная временем брусчатка. Мы идем правильно, ведь здесь еще сохранились старые указатели на перекрестках. Улица Дзика тянется куда-то на север и вскоре мы выходим на угол улицы Милa. Когда-то, в мирной предвоенной Польше на домах белой краской выводили номера домов. Но теперь на облезлой облицовке нет ничего. Где же дом 18? Внезапно я узнаю это место. Как такое возможно? Неужели существует генетическая память и этот трехэтажный дом с некогда богатой, а сейчас – облупившейся, облицовкой застрял в ней никогда не существовавшим воспоминанием. Ноги сами понесли меня в этот дом и Карстен, поколебавшись, последовал за мной.

Это был бункер Анелевича… Когда я учился в старших классах, нас возили сюда на экскурсию и никакого бункера уже давно не было, а на его месте стоял грубо обтесанный камень с надписями по-польски и на иврите. Не было старых домов, не было и этого дома, не было заваленных мусором улиц, не было ничего. Был лишь скромный скверик и нарочито грубый монумент посередине. Вокруг лепились безликие однотипные дома, не имеющие, казалось, никакого отношения ни к тому, что творилось здесь много лет назад, ни к этому скромному монументу. Как славно и как удобно ни к чему не иметь отношения… Наш местный гид, старый Томаш, сказал тогда:

– Не стоило здесь строить… Не строят на кладбище…

Эти слова нам потом перевела наша сопровождающая. А еще она рассказала, что посаженные здесь деревья долгие годы не желали расти, нелепо вытягиваясь вверх уродливыми ветками. Но, постепенно, природа взяла свое и теперь бывший бункер окружало кольцо тополей и кленов. На торце дома рядом с монументом кто-то вывел цветным спреем незатейливую матерную фразу. Жизнь в старом гетто продолжалась…

А сейчас ничто не напоминало мне тот тихий варшавский квартал XXI века. Вместо безликих пятиэтажек нас окружали массивные доходные дома с облезшей штукатуркой и обнаженными кирпичами. Не было ни тополей, ни кленов. Здесь вообще не было зелени. И все-же это было то же самое место. Не спрашивайте, откуда я это знал, вот знал – и все. Казалось, я вернулся в детство, в юность и это было как сон. Но то был неправильный, страшный сон. Кошмар.

Где же этот бункер? Здесь еще нет ни разбитых кирпичей мая месяца, ни зелени XXI-го века. Но бункер уже должен быть здесь. Конечно же он внизу, в угольном подвале, куда ведут неосвещенные ступеньки. У Карстена есть фонарик, старый агрегат с огромной плоской батарейкой, подаренный нам Юргеном. Маленькая лампочка светит плохо, но все же освещает облезлую дверь. По этой двери мы и стучим осторожным, негромким стуком. Камеры видеонаблюдения появятся лет через пятьдесят, но в двери есть глазок и в нем мелькает тень. Немного поколебавшись, Карстен подсвечивает фонариком свое лицо, потом – мое. За дверью не слышно ничего, но мы чувствуем, что там кто-то есть. Что происходит? Конечно, наша эсэсовская форма не может внушать доверие. И все же, есть же элементарная логика и разно или поздно они должны сообразить, что те, кто узнал про их убежище могли бы привести сотни солдат, взрывчатку, дымовые шашки, слезоточивый газ. Но мы пришли вдвоем и без оружия и не следует им бояться двух невооруженных людей, пусть даже и во вражеском обмундировании. Однако, мы понимаем что людям за дверью чужда логика сытых и застрахованных, они затаились и ждут. Ждем и мы. Некоторое время ничего не происходит и мне начинает казаться, что время замерло в этом подвале и стрелки часов идут лишь там, наверху. А здесь его нет, оно застыло и часы едва тикают. Надо только подождать немного, совсем немного подождать, и там, наверху, пройдут годы. Тогда можно будет выйти на свет, увидеть солнце и играющих детей, в которых никто не стреляет. Но мы не хотим ждать и дверь медленно открывается. Хорошо смазанные петли не скрипят, за дверью темнота и мы вступаем в нее…

–– Wyłącz światła24 – говорит сиплый голос.