Защитники прошлого

– А вот это мы сейчас выясним – хмуро пробормотал Поважный – Мало над нами экспериментов проделывали.

Он явно представлял чем занимается организация Эберхарда.

– Пристрелить их обоих, да и дело с концом – кровожадно заявила девушка с ружьем.

Поважный отмахнулся от нее, как от мухи, не обращая внимание на хищные стволы двустволки, и обратился к Карстену по немецки. Тот, не отрывая завороженного взгляда от стволов ружья, ответил ему через плечо нечто небрежно-короткое, из которого я разобрал только "Österreicher30

". Мой подельник вел себя очень странно. Казалось что ничто вокруг: ни враждебные возгласы, ни мрачная обстановка бункера, ни опасная подпись под нашими сопроводительными бумагами, ничто его не волнует, кроме обрезов стволов двустволки, смотрящих ему прямо в грудь. Недоуменно посмотрев на него, Поважный обратился по-немецки ко мне.

– Не разумем! – сказал я, лихорадочно думая, на каком языке говорить с этими людьми.

– Так може пан знает по-русски? – предположил поляк, явно распознав мой акцент.

Это упрощало разговор, но не ситуацию. Я бы даже предпочел, чтобы у нас не было общих языков. Во время срочной службы нас учили этому на кратком семинаре по проведению допросов. В таких случаях людям свойственно искать знакомые слова на незнакомом языке и они невольно начинают подавать подсказки, a благодаря этому порой удается понять что у них в голове

– Откуда ты знаешь этот адрес? – продолжил допрос Поважный.

Сказать ему, что был здесь семьдесят лет тому вперед? Глупо, они ни за что не поверят. Я вспомнил табличку под фотографией юноши с короткой прической, правильными чертами лица и чувственными губами.

– Мне сообщил его Юрек – осторожно сказал я.

Услышав это, все трое евреев: и Лейб, и Мира и девушка с двустволкой, дружно, как один посмотрели в дальний угол, туда где копошился третий обитатель подвала. Оттуда послышалось кряхтение тяжело поднимающегося человека. Наверное, какой-нибудь умирающий старик, подумал я. Эта мысль промелькнула и исчезла, потому что я уже догадался, кто поднялся с тюфяков нам навстречу. Он двигался с трудом, тяжело передвигая ноги, придерживаясь за стены и кривя губы от боли. Я вспомнил, что ему изуродовали ноги в Гестапо, но он все равно никого не выдал.

– Нет – сказал он, взглянув на меня – Я его не знаю. Кто это?

Да, это было то самое лицо с довоенной фотографии, только постаревшее на сотню лет. Сколько можно пережить за четыре года? Наверное, немало, даже если это просто военные годы. А если это военные годы в Гетто?

– Меня зовут Арье, как и тебя31

– сказал я на иврите – Я тоже еврей, как и вы все.

Было это глупо и неправдоподобно до нельзя: еврей в эсэсовской форме, с русским именем в документах и подписью Гиммлера под ними. Я и не надеялся, что мне поверят, просто надоело выкручиваться и было стыдно смотреть в глаза этим людям. За моей спиной, всего в семидесяти годах пути, были сильные, умные люди и самая изощренная аппаратура маленького, но очень мощного государства. И все это сейчас помогало мне. А у них, тех, благодаря кому и возникло то государство, не было ничего. Их бросили все: Лондон, США, Сталин и большинство поляков, кроме немногих, таких как Казимеж и Поважный. Их ждали недолгие уличные бои, шквальный огонь всей артиллерии Вермахта и выжженная земля тех немногих улиц, что пока еще называются Гетто. Поэтому мне было нечего им сказать, да не поверили бы они мне все равно. Впрочем, они и не поверили. Удивить их мне все же удалось. Поляки смотрели недоуменно, ничего не понимая, а вот Мира, подумав, медленно произнесла, коверкая ивритские на слова на идишеский лад:

– И много вас, евреев, в СС? Ты, надо полагать, тоже еврей?

Это относилось к Карстену. Оторвав взгляд от созерцания девушки с двустволкой, он недоуменно посмотрел на Миру, пожевал губами и уверенно заявил:

– Да, конечно!

Иврит у него был лучше, чем у нее.

– А ты что думаешь, Двора?

Это было сказано по-польски девушке с ружьем.

– Ты? Это ты-то еврей? Ах ты, немецкая морда! Как ты смеешь говорить на святом языке? А ну, снимай штаны, покажи свое еврейство!

Выпалив эту ивритскую фразу и переврав в ней все времена, Двора гневно повела стволом своей двустволки в сторону Карстена. А ведь это идея! Правда, в отношении Карстене я особых надежд не питал. Не думаю, чтобы он был обрезан, да и когда бы он успел, будучи евреем от силы полтора часа? Но можно было бы принять недвусмысленное предложение Дворы и на свой счет. Снять свои серые эсэсовские брюки и показать то, чего у эсэсовца никак не могло быть: символ единства со Всевышним. Не зная, как отнесутся в бункере к мужскому стриптизу, я колебался, но тут события, не дождавшись от меня решительных действий, стали развиваться самостоятельно. Карстен, видимо заподозрив, что здесь не слишком хорошо понимают иврит, произнес длинную фразу по-немецки. Это явно было ошибкой и Двора снова повела стволом, а ее глаза сузились, превратились в две щелки. Сейчас раздастся выстрел, понял я.

– Он австрийский коммунист!