Защитники прошлого

Что в тех местах порой придется пережить?

Ведь все безумие поставленных задач

Мне от тебя, любимая, не скрыть, не скрыть.

Но ты не плачь, любимая, не плачь!

Помню, как в годы моего детства сосед-алкоголик из нашего хайфского дворика приговаривал, сидя за столиком под акацией, попивая самогонку и ехидно поглядывая на мою маму:

– Винница – не Ница, как бы мне не спиться!

Эта присказка сейчас крутится у меня в голове, как заезженная пластинка, ведь теперь наш путь ведет именно туда – в Винницу, отнюдь не в Ниццу…

Наш автомобиль оставлял за собой Варшаву, а мне жутко хотелось вернуться, пойти на улицу Мила, взять винтовку и показать, как умеют сражаться израильтяне. Но за спиной у меня было семьдесят лет истории, а впереди ждало "логово оборотней", источник катаклизма, который не должен был произойти.

Поважного мы высадили в Праге, восточном, правобережном районе Варшавы. Именно здесь будут через полтора года стоять войска Рокоссовского, ожидая, пока немцы покончат с Варшавским восстанием. Рассказывать это майору было бессмысленно, он бы все равно не поверил.

– На нас грех – сказал он, прощаясь – Мы все это допустили.

Было не совсем понятно, что он имеет ввиду: сентябрьское поражение Польши, образование Гетто, гибель сотен тысяч польских евреев или все это вместе. На нас с Карстеном он не смотрел, наверное не считая настоящими евреями. Он смотрел только на Двору и медленно говорил. Кажется, я стал совсем хорошо понимать польский язык, иначе почему его тихие слова жгли огнем?

– Каждый должен сам замаливать свои грехи – говорил он – Когда у вас там… – он махнул рукой куда-то за Вислу – Когда у вас начнется, я пойду в костел, встану там на колени и помолюсь. Я плохой католик, но я буду истово молиться, а вот к исповеднику не пойду. Исповедаться я приду в Гетто, клянусь честью. Приду и приведу кого смогу, хотя нам и запретили это делать. Приду, так и передайте Мордехаю40. Пусть евреи отпустят мне грехи…

Потом он поцеловал Дворе руку и пошел по тротуару не оборачиваясь. Вначале он непроизвольно чеканил шаг, а потом опомнился и пошел свободной, гражданской походкой, немного сутулясь. Двора смотрела ему вслед еще минуту или две после того как он исчез в подворотне и повернулась, чтобы сесть в машину. Солнце осветило ее и мне показалось, что я уже где-то видел это лицо и эти непослушные темные волосы. Но память меня подводила, смешивая истинные и ложные воспоминания, а из окна "Опеля" мне уже призывно махал Карстен.

Одежда Дворы слишком бросалась в глаза, а ее "талон на жизнь" не служил документом нигде, кроме ворот Гетто и не мог не доставить нам неприятности на блокпостах. Поэтому ей необходимо было найти новую одежду и новые документы. На “толкучке” в той же Праге мы купили для Дворы приличный серый жакет, черную шерстяную юбку, перчатки и шляпку с вуалью и небольшим полосатым пером. Сверху все это великолепие прикрывало длинное светло-бежевое пальто на теплой подкладке. Теперь она выглядела достаточно солидно, чтобы не вызывать подозрений на блокпостах. Оставалось добыть для нее документы. Для этого нам пришлось заехать в Юзефув по адресу, подсказанному Поважным. Поляк неопределенного возраста с бегающими глазами, отзывающийся на имя "пан Фогель" занимался самым востребованным в оккупации делом – подделывал документы. Наши рейхсмарки, не те, напечатанные на принтере, а настоящие – из командировочных фондов Аненэрбе, произвели на него самое благоприятное впечатление. Нас предупредили, что Фогель – осведомитель Гестапо, однако на документы его работы можно положиться, нужно лишь дать ему ложный след. Поэтому мы заказали ему не только удостоверение фольксдойче IV категории для Дворы, но и сопроводительные документы для ее поездки в Вильно. На самом деле наш путь лежал совсем в другую сторону и ненужные проездные документы я сразу же порвал на клочки тут же, в загаженном крысами переулке. Двора, в своей новой одежде, в шляпке с откинутой вуалью выглядела на фотографии более чем солидно, разве что ее усталые карие глаза не слишком гармонировали с новым образом. Теперь она стала фройляйн Ализа Каснер. Вот только мне было не совсем понятно зачем она едет с нами, но это наверное знал Карстен, а мы с Юргеном предпочитали не спрашивать. И еще я заметил, что Двора постоянно огрызается на австрийца, обзывая его то "наци", то "фашистом". Говорили они только на иврите, причем Карстен ее все время поправлял. С Юргеном она говорила по-немецки и, почему-то, не называла его ни "наци", ни "фашистом", хотя он в свое время, в отличие от Карстена, был и тем и другим. Но сейчас она лежала на заднем сиденье свернувшись калачиком и тихо всхлипывала во сне.