– Привет сионистам, ревизионистам и примкнувшим к ним полу-коммунистам – весело прокричал он по-польски – Ну и что бы вы тут делали без такого "милитариста" как я?
– Здесь все евреи, Коваль37
– сказал Вильнер у меня за спиной.– И еще немного поляков – все еще хрипло добавил Поважный – Здравствуй, поручник.
И тут я услышал знакомый голос, произносящий ивритские слова, самое последнее что я ожидал услышать в этот момент:
– Арье, засранец, помоги подняться!
Отбросив винтовку, я оглянулся. Карстен, приподнявшись на локте, продолжал целиться в никуда из "вальтера". Рядом с ним неподвижно лежало тело Лейба с вывернутым карманом и я догадался откуда Карстен вытащил юргеновский пистолет, но никак не мог взять в толк, как можно стрелять без обоймы. По его груди по-прежнему растекалось кровавое пятно.
– Что смотришь, боец? – прохрипел он – Этот придурок Юрген забыл патрон в стволе.
Я бросился к нему и попытался поднять, но он только вскрикнул и повалился на спину, отбросив ненужный уже пистолет. За моей спиной что-то бормотали Мира и Двора, что-то бубнили хриплый голос Поважного и спокойный – Апфелбаума, но до меня все это доносилось как сквозь вату. Я расстегнул мундир у него на груди, путаясь в выпуклых пуговицах и увидел на его залитой кровью майке множество черных точек.
– Дробь! – прохрипел он.
Так вот оно что! Один ствол охотничьего ружья был заряжен половинным зарядом мелкой дроби, предназначенной для охоты на некрупную дичь. С малого расстояния дробинки пробили одежду и попали неглубоко под кожу, вызвав обильное кровотечение, но, к счастью, не задев внутренних органов. Казимeжу повезло меньше: во втором стволе был "жакан" – патрон на крупного зверя, со свинцовой пулей и большим зарядом. Наверное, Двора не глядя засунула в стволы первые попавшиеся патроны, набитые еще до войны каким-нибудь заядлым охотником. Самого охотника, вероятно, уже не было в живых.
Первый поверженный мной солдат продолжал хрипеть на полу и Поважный хладнокровно перерезал ему горло своим складным ножом. Я обратился ко второму, который даже не пытался подняться с пола:
–
Эсэсовец угрюмо кивнул, наверное мой украинский с русско-полянским акцентом был ему достаточно понятен. Оставлять его в живых никто, конечно, не собирался, но меня это не интересовало. Он это тоже понимал, но все же на что-то надеялся, цедя слова сквозь зубы и угрюмо косясь на пистолет Апфельбаума. С облегчением я узнал, что гауптман охотился за штабом восстания, а вовсе не за двумя подозрительными личностями из Аненэрбе. Пока Поважный тихо прирезал последнего эсэсовца, а Двора начала перевязывать Карстена, Апфельбаум, лелея раненую руку, рассказывал нам, что произошло за дверью. Он говорил на идиш, которого я не знал и Мира, запинаясь на каждом слове, переводила нам с Карстеном на иврит. Посматривая на нас со смесью удивления и подозрения, Апфельбаум поведал следующее…
Не только немцы следили за поляками, но и евреи. Слишком много было предательств последнее время, чтобы так, за милую душу привести в штаб малознакомых людей. Поэтому Давид взял свою группу и устроил наблюдательный пост на втором этаже. Наш с Карстеном неожиданный визит изрядно его смутил. Он не удивился бы увидев хвост за поляками, но двое безоружных эсэсовцев запросто ломящихся в маленький бункер его смутили. Конечно, немцы, эстонцы и украинцы частенько шарили по домам в поисках поживы, но они никогда не ходили без оружия. Поколебавшись, он решил не вмешиваться, рассчитывая, что обитатели бункера сумеют сами справиться с такими как мы растяпами и, надо признаться, Двора оправдала его ожидания. Позже, когда в бункере появились поляки с Мирой, а вслед за ними и немецкая засада во главе с гауптманом, все наконец встало на свои места и Давид сразу забыл про двух недотеп. Он уже совсем собрался было напасть первым, но тут началась перестрелка внутри и из подвала выбежал гауптман, на ходу доставая свой "люгер". У группы Апфельбаума было три револьвера и осколочная граната. Они начали стрелять сверху, потеряли двоих, а их граната так и не взорвалась, наверное из-за бракованного взрывателя. Но им все же удалось уничтожить троих эсэсовцев и добить гестаповца. Теперь Давид смотрел на нас и его явно мучили сомнения, а меня так и подмывало расстегнуть ширинку, но я стеснялся Миры. Двора на меня не смотрела, она была занята, перевязывая Карстена и постоянно обзывая его "псубратом", "немчурой" и “шлимазлом”.
– Нам надо уходить – заявил Карстен – И Двора должна пойти с нами.
Апфельбаум иврита не знал, ему и Поважному переводила Мира. А я смотрел на австрийца и не понимал, что с ним происходит.
– Никуда я не пойду – возмутилась Двора – И уж точно, не с этим нацистом.
Теперь я переводил Карстену, одновременно стараясь понять, что на него напало.