Заступница: Адвокат С. В. Каллистратова

Кто-то из нас сильнее в защитительной речи, кто-то лучше владеет следствием, перекрестным допросом, некоторые предпочитают хозяйственные, технические дела, другие любят эмоциональную канву. Уникальность Софьи Васильевны заключалось в ее универсальности. Она одинаково великолепно проводила дела любой категории, в любой стадии и, что еще более существенно, никогда не повторялась. Если к этому добавить полное отсутствие позерства, манерности и рисовки, абсолютную естественность, прекрасный русский язык, блестящую память, то могу только посочувствовать тем, кому не довелось ее слушать. И ведь не издашь сборника ее речей, так как написанных речей и даже тезисов у нее не было. Как-то я заглянул в лист бумаги, который лежал перед Софьей Васильевной во время произнесения ею защитительной речи. Несколько концентрических окружностей, пара звездочек и четыре фамилии — все. Многотомное дело находилось в голове, со всеми листами, деталями, противоречиями. Все это мгновенно извлекалось в нужный момент без мучительного рытья и поисков и без единой ошибки или неточности.

Я убежден, что и в ташкентском деле переломить волю и запрограммированность опытного судьи помогла нам Софья Васильевна. Условное наказание с освобождением трех человек в зале суда из-под стражи, в том числе и подзащитного Каллистратовой Ахтемова, — успех, по тем временам невероятный.

Члену облсуда Сергееву, рассматривавшему дело, это стоило работы. Когда мы приехали в кассационную инстанцию, с ним уже было кончено.

И сейчас, по прошествии десятков лет, я вспоминаю этот процесс как один из самых радостных эпизодов моей нелегкой адвокатской жизни, во многом потому, что рядом со мной находился замечательный русский адвокат — Софья Васильевна Каллистратова.

Н. Горбаневская

Софья Васильевна Каллистратова

С Софьей Васильевной Каллистратовой я познакомилась осенью 1967 г. Я уже знала, что она защищала Виктора Хаустова, уже читала ее четкую, мудрую защитительную речь. Но одно дело — знать о человеке понаслышке, другое просиживать целые вечера за чаем, за разговорами, как это скоро стало для меня привычным. К Софье Васильевне всегда можно было забежать вечерком без предупреждения, просто проходя поблизости от ее дома. Очень скоро я привыкла бегать на кухню огромной коммунальной квартиры ставить чайник и только всегда спешила скорей вернуться в комнату, чтобы не пропустить ничего из ее рассказов.

У нас тогда как раз начался период увлечения «буквой закона», мы постоянно и справедливо ловили власти на уклонении от этой буквы, на нарушении законов в ходе процессов. Особенно вопиющими были для нас нарушения, допущенные во время суда на Галансковым и Гинзбургом. Но я на всю жизнь запомнила слегка ироничное замечание Софьи Васильевны по поводу нашего юридического энтузиазма. Не помню точного звучания ее слов, передаю только их общий смысл. Она сказала, что по сравнению с уголовными процессами судьи на политических ведут себя еще очень прилично: если бы мы только знали, какое чудовищное пренебрежение к этой самой «букве закона» царит в процессах по уголовным делам.

Это мимолетное замечание, а также многочисленные рассказы Софьи Васильевны из ее адвокатской практики по уголовным делам стали для меня важным уроком. Быть может, именно благодаря этому, попав позднее в Бутырки, сидя с уголовницами, я смогла внимательно, без высокомерия и отчуждения заинтересоваться как происхождением их преступлений, так и — нередко невероятными — нарушениями правил процесса, допускаемыми в ходе следствия. Интересно, что из всех «невменяемых», сидевших со мной в разное время в больничке Бутырской тюрьмы, у меня одной была встреча с адвокатом — как правило, адвокат, назначенный ли судом, нанятый ли родными, к «невменяемому» подзащитному не приходит ни разу. Так же, как судьи, просто повторяя заключение экспертизы, объявляют невменяемым и отправляют в общую или специальную психбольницу человека, которого они в глаза не видели, так и защитник защищает человека абсолютно ему не известного, не увидев его и не выслушав, а затем не приходит даже уведомить его, что суд состоялся и какое он вынес решение.

Как завидовали мне все в камере, когда я вернулась со свидания с адвокатом, да еще с букетиком ландышей в руках. Накануне у меня был день рождения, и я выколотила себе право не только увидеть принесенный Софьей Васильевной пучок ландышей, но и взять его в камеру. Но это был уже 1970 г. — я забегаю вперед.

В 68-м я впервые просила Софью Васильевну быть моим защитником по делу демонстрации. Тогда это не состоялось: мое дело выделили из общего и прекратили. На процессе о демонстрации Софья Васильевна защищала Вадима Делоне. Защищала блестяще, но и подзащитный не ударил в грязь лицом. Софья Васильевна признавалась, что его выступления на суде дали ей некоторые юридические «подсказки». Процесс демонстрантов был, пожалуй, одним из самых блестящих процессов тех лет.