Застывшее эхо

Общечеловеческие ценности… Конечно, должны быть ценности, признаваемые и русским, и американцем, и мужчиной, и женщиной, и ученым, и солдатом. Но при этом каждая социальная группа, выполняющая определенные социальные функции, должна иметь и хранить отчетливые, соответствующие ее частной роли ценности и нормы – несмотря на то что они неизбежно будут противоречить как общечеловеческим ценностям, так и друг другу. Социальное бытие трагично: уничтожить противоречие равно необходимых ценностей означало бы уничтожить жизнь. Стремление к диктату какого-то одного принципа, какого-то одного образа человека есть такое же упростительство, как и полный отказ от каких бы то ни было норм, – во имя, разумеется, свободы личности – ради чего еще стоит стараться. Но если мы хотим сохранить то восхитительное, что рождается структурной сложностью социальной жизни, мы должны сохранить и нормы. Мир норм должен быть не менее многообразным и противоречивым, чем мир социальных функций и ценностей, но многообразие форм – вовсе не бесформенность, бесструктурность: любовник должен отличаться от любовницы, папа от мамы, солдат от сиделки, а сантехник от профессора. Разумеется, я не предлагаю ради сохранения норм возродить наследственные касты – воинов, слуг, ученых: люди должны иметь возможность переходить от одной функции к другой, однако при этом они должны соответствовать необходимым для отправления этих функций исторически сложившимся нормам. Конечно, нормы и люди должны двигаться навстречу друг другу, однако нормы во много раз медленнее. Структура норм и ценностей, соответствующая структуре разделения общественного труда, являет собой культурную среду, ничуть не менее важную, чем природная среда.

Оберегать веками, тысячелетиями сложившуюся сложность общественной структуры – задача даже более трудная, чем охрана природы, ибо природа – звери, птицы и озера – существует вне нас, а общественные нормы и ценности живы лишь до тех пор, пока мы дорожим ими. «Человеческой природы», которую бы помимо нашей воли хранила сама биология, просто не существует – роли отца и матери не исключение. Можно, конечно, презирать все исторически сложившиеся «предрассудки» и мечтать о вольном мире, откуда будут изгнаны все принудительные стандарты. Но XX век преподал нам слишком уж много жесточайших уроков скромности: лучше поменьше мечтать об усовершенствовании мира, а потщательнее хранить то, что в нем уже накоплено.

Норма без крайней необходимости не должна топтать аномалию. Но она и не должна, как это теперь бывает сплошь и рядом, перед ней заискивать, создавая моду на аномальность и увеличивая число завтрашних жертв. Популярный телеведущий берет интервью у группы лесбиянок, и они защищают свой образ жизни с большим умом и достоинством – зато он не находит ни единого словечка в защиту нашего образа жизни, только из кожи вон лезет, чтобы не показаться отсталым. Неудивительно, что при такой сверхтерпимости половая идентификация становится все более затруднительной. Одежда, манеры, социальные функции – все сближается.

Нормы могут устоять лишь тогда, когда отступление от них не является слишком легким, а тем более – престижным делом. И путь «трансов» к перемене пола никогда не будет усеян розами. Да и сколько их, истинных транссексуалов, – по некоторым прикидкам, один на тридцать тысяч среди мужчин, одна на шестьдесят тысяч среди женщин (взято из книги знаменитого сексолога Льва Щеглова). Притом они хотят всего лишь перейти из касты в касту, вовсе не покушаясь на границы между ними: они хотят стать настоящими мужчинами – только более верными и стойкими, и настоящими женщинами – только более женственными. Похоже, им это удается.

Алеша – в застиранном больничном байковом халате он напоминает Алешу Карамазова, прошедшего испытание подпольем и каторгой. Ощущение душевной чистоты, кротости и – ранености. Имя вымечталось само – как будто спустилось свыше. Мечтательная красивая девочка из закрытого научного городка, интеллигентная семья – мама уже лет в шесть впервые повела ее к психиатру. Но дети ведь часто фантазируют – кто-то воображает себя принцессой, а кто-то мальчиком. А в целом девочка прелестная – умная, добрая, красивая, прекрасно учится, с шестого класса пишет стихи, много читает, только чрезмерно стыдлива – даже при женщинах наотрез отказывается раздеться, получая записочки от мальчиков, буквально сгорает со стыда.

– А что здесь такого, для вас постыдного?

– Ну а вы бы что почувствовали, если бы в вас Михайличенко влюбился? – вспышка прелестного девического румянца. – Только вы ему этого, пожалуйста, не передавайте…